Наконец, вожделенная дверь скрипнула, кряхтя подтягивая пижамные штаны, Сидорович выкатился в кухню.
— Ну, Сидорович, горазд же вы сидеть на стульчаке. Что, обдумывали ответ на происки мирового империализма и сионизма? Я тут стою, мучаюсь, можно сказать, давление в мочевом пузыре поднялось, аж глаза разболелись, а вы там Рейгана и СОИ поливаете. Я-то тут при чем?
— Ложил я на твоего Рейгана… Холера… Съел что-то несвежее. Вроде как сальмонела…
— Это я по духу слышу, что несвежее. Вот придут времена не будет ни свежего, ни несвежего. Ух, и застопорили вы меня!
— А что это у тебя, Филипп, морда побита? И ноччю не ночевал, а? — съязвил в ответ Сидорович.
— Потом, потом, Сидорович, всё расскажу, как на духу. А сейчас пустите, лопну ведь.
8
Дневной сон не принёс облегчения организму. Рёбра попрежнему ныли, в голове шумело. Аппетита не было. Одно воспоминание о духе, источавшемся от бутылки с генерал-полковничьими звёздами и рогатым животным на этикетке, приводило Филиппа Аркадьевича в смятение и вызывало тошноту.
«Как эту гадость пьют и получают удовольствие — не понимаю. Говорят, это наша национальная черта. Ч-черт, чепуха какая-то. Вот я же не пью. И не тянет. Раньше считалось, что самые горькие пьяницы в мире англичане. Они придумали виски и джин. Глотают и сегодня не напёрстками и то, и другое. Однако же избавились от этого недуга. Ну есть, конечно, отдельные индивидуумы. Но так массово жрать алкоголь, как мы?! Нынче никто в этом деле с нами не сравнится. Впрочем, посмотрел бы я на англичан, достигни они наших вершин социализма! Посмотрели бы мы тогда, кто есть ху, как скажет после трёхдневной отсидки наш первый всесоюзный Президент вскорости. Кстати, что за чушь мне в голову лезет? Какой Президент? Какой отсидки? Как я могу знать, что вскорости будет? Да ещё так четко и ясно? Видать, действительно повредили мне что-то, — подумал Филипп Аркадьевич, — Ну хорошо, пойду я к врачу. И что я ему скажу? Что во сне видел Ленина и Плеханова в мюнхенской пивной и сам присутствовал при их споре? Или что у нас будет Президент? Или, чего доброго, в ближайшие десять лет КПСС запретят? Пошлёт на принудительное лечение. И будет прав, Кто нынче в мире поверит, что не далее, скажем, 91-го года КПСС будет запрещена? Никаких сомнений, — признают дурным! Любая комиссия признает. Даже из ЮАР. Пожалуй, лучше помолчу. Говорят, в психушках хуже, чем в лагерях. Бр-р!». — С такими мыслями Филипп Аркадьевич вернулся к себе в комнату, и обнаружил в кресле развалившегося, как в курительной какого-нибудь английского аристократического клуба давешнего своего знакомого кота Ферапонтуса и совершенно черную пушистую кошку с зелёными раскосыми глазами, стоящую у кресла. Что это кошка, Филипп Аркадьевич понял сразу. Только самка может так смотреть на своего самца.
«Вероятно, это и есть Мариэтта». - подумал Филипп Аркадьевич.
— Здравствуйте, — сказал Филипп Аркадьевич, — Рад вас видеть.
— Привет, — ответил Ферапонтус, — Знакомся, это Мариэтта.
— Я догадался. Очень рад.
Филипп Аркадьевич осторожно погладил Мариэтту, и та, ведя головой за его рукой, нежно мурлыкнула, как это могут делать только кошки.
— Ч-черт! Она прекрасна! У тебя, Ферапонтус, чудесная подруга!
Ферапонтус как должное принял комплимент и снисходительно мурлыкнул.
— Филипп, не найдётся ли у тебя чего-нибудь вкусненького? Молочка, к примеру. А то я час назад съел сосиску. Она была на вид и на запах очень аппетитная, но чрезвычайно острая. Эти баварцы обожают острые приправы. Впрочем, как все южане. В Гамбурге куда мягче по вкусу сосиски.
— Так это ты у Владимира Ильича увёл сосиску?
— Какого Владимира Ильича? Ах, у этого каплоухого плешивого коротышки!
— Да!
— Я. Не люблю увлекающихся фанатиков. От них все повороты в судьбах людей. И только в сторону деградации. Этот — один из самых страшных. Господь его выбрал орудием наказания и предтечей будущего великого прозрения человеков. Ещё не всё потеряно. Ну, так что? Где молоко?