На беду (а может быть на счастье, ведь в нашем мире всё относительно, что признали в последнее время даже самые закоренелые догматики), эти колебательные движения движущегося по плоскости тротуара тела уважаемого МНС, заметил подвижный патруль милиции, строго следящий за выполнением гражданами законоуложений, касающихся непримиримой борьбы с зелёным змием. Респектабельный вид Филиппа Аркадьевича послужил дополнительным раздражителем патрулю, считавшему, что наша интеллигенция должна подавать пример всем остальным гражданам и не появляться в общественных местах, прежде всего на улице, в состоянии даже лёгкого опьянения. А то, что Филипп Аркадьевич относился именно к этой категории населения, у милицейского патруля не вызывало ни малейшего сомнения.
Когда перед Филиппом Аркадьевичем возникли два стройных молодца в серых форменных тужурках при галстуках, он сразу понял, что ему придётся сейчас войти с ними в дипломатический контакт по поводу его, Филиппа Аркадьевича, физического состояния. Нужно сказать, что у Филиппа Аркадьевича не было никакого опыта на сей счёт, так как он впервые в жизни ощутил это странное состояние опьянения алкоголем, которое вовсе не доставило ему никакого удовольствия. Дело в том, что ни дед, ни отец, ни, естественно, сам Филипп Аркадьевич не питали ни то чтобы пристрастия к алкоголю, но даже с полным отвращением относились к спиртному и людям, злоупотребляющим оным, коих в просторечьи называют пьяницами.
Филипп Аркадьевич с полной ответственностью сознавал, что его нынешнее состояние есть вызов обществу и даже самому законодателю. И, тем не менее, он попытался объяснить молодцам, что если он и нарушил, то не умышлено, и вполне заслуживает снисхождения.
— Товарищи, я-а виноват… Был банкет… Можете меня поздравить. Я — кандидат, — пролепетал Филипп Аркадьевич.
Это была его первая ошибка.
— Да. Да, конечно, мы вас поздравляем, гражданин. Придётся вам отправиться с нами. Вы безусловно кандидат. В вытрезвитель.
— Но-о… прстите… Я тут живу… Напротив…
Это была его вторая ошибка.
— Все живут напротив, — сказал милиционер, который, как показалось Филиппу Аркадьевичу, был повыше. Филипп Аркадьевич вдруг ясно осознал, что перед ним стена, подпираемая Законом, и что он совершенно бессилен пробить её своими такими простыми и ничего не весящими аргументами, и, тем более, попытаться разжалобить его блюстителей и выхлопотать у них себе милости. Как это часто бывает у людей, оказавшихся в подобной ситуации, Филипп Аркадьевич попытался попросту бежать.
И это была его третья ошибка.
Он оттолкнул милиционера, который, как ему показалось, был пониже и рванулся вперёд, изображая бег. Если это жалкое движение по синусоиде можно назвать бегом. Конечно же, опытные патрульные ждали от него этого поступка и тут же среагировали на него. Филипп Аркадьевич споткнулся о подставленную ногу и почувствовал резкую боль в плечах от заламываемых назад к затылку рук. Впрочем, эту боль он реально ощутил уже лёжа на земле, зарывшись лицом в палые листья.
— С-сдаюсь… Я больше не буду… — прохрипел Филипп Аркадьевич.
Потом он ощутил, как его подняли на ноги, при этом кажется что-то где-то треснуло и отвалилось — ни то шов, ни то пуговица. Тело его двигалось как-то неестественно. Перед глазами мелькали листья, мокрый тротуар, нечищеные ботинки милиционеров, стволы деревьев в сквере и ехидно мигающая вывеска ресторана. Ощущение невесомости или непродолжительного свободного падения в пространстве, пожалуй, было последним, что он помнил, так как умелым толчком сзади в место, к которому в детстве иногда прикладывалась родительская рука отнюдь не с целью ласки, был отправлен в черный кузов машины спецмедслужбы. Филипп Аркадьевич ударился головой о что-то твёрдое. Ему не было больно, а даже совсем наоборот, наступило приятное удовлетворение, напрочь выключившее все ощущения. Что было дальше, Филипп Аркадьевич совершенно не помнил. Вплоть до момента его пробуждения утром следующего дня.
2
Филипп Аркадьевич нашел своё тело несколько помятым, что выражалось в наличии синяков на предплечьях рук, а также ссадин на коленях и тупой боли в области рёбер в правой части грудной клетки. Во рту было гадко, как в казарме перед подъёмом. Большой шершавый язык едва помещался во рту. Очень хотелось пить. Чего-нибудь остренького. Кваску или морсу клюквенного, какой пивал он ещё в детстве. А ещё лучше бы рассольчику огуречного или квашеной капустки поесть. Ранний солнечный лучик пробивался сквозь пыльные стёкла зарешетченного окна, и редкие пылинки плясали в нём во всех трёх направлениях..