Набоков Владимир
Ланс
Владимир Набоков
Л А Н С
1 Имя планеты (если она его уже получила) значения не имеет. При самом великом противостоянии ее могло отделять от Земли столько же миль, сколько прошло лет от прошлой пятницы до воздвижения Гималаев, - в миллион раз больше среднего возраста читателя. В телескопическом поле чьей-то фантазии, сквозь призму чьих-либо слез какие угодно ее отличия поразили б не больше отличий, присущих реальным планетам. Розовый шар, мрамористый от сумрачных пятен, одно из бесчисленных тел, прилежно кружащих в бесконечном и беспричинном величии текучего космоса.
Положим, что maria (совсем не моря) на моей планете, как равно и lacus (совсем не озера), тоже приобрели имена; и может быть, иные из них не так унылы, как у садовых роз, другие же бессмысленнее фамилий их нарицателей (ибо, обратимся к реальности, астроном по фамилии Землесветов - диво не меньшее, чем энтомолог Krautwurm); но большей частью их имена до того архаичны, что выспренним и темным очарованием могли бы поспорить с названиями земель, украшающими рыцарские романы.
Точно так, как наш Сосновый Дол, там, внизу, мало чем способен похвастать, кроме обувного заводика по одну сторону от шоссе и ржавого ада автомобильного кладбища по другую, точно так и все эти Аркадии, Икарии и Зефирии с планетарных карт вполне могут оказаться мертвыми пустырями, лишенными и молочая, украшения наших свалок. Селенографы это вам подтвердят, ну да у них и линзы получше наших. В данном случае, чем сильнее увеличение, тем более крапчатой выглядит поверхность планеты, как если б ныряльщик смотрел на нее сквозь полупрозрачную воду. А если кое-какие соединенные оспины вдруг отзовутся узором линий и лунок на доске для китайских шашек, будем считать их геометрической галлюцинацией.
Я не только отказываю слишком определенной планете в какой-либо роли в моем рассказе - роли, какую играет в нем любая из точек (я его вижу как род звездной карты), - я также отказываюсь иметь какое угодно дело с техническими пророчествами из тех, что изрекают ученые - по уверениям репортеров. Этот ракетный рэкет не для меня. Не для меня маленькие искусственные спутники, обещанные Земле, взлетные полосы звездных колоссов ("космолетов") - один, два, три, четыре, а там и тысячи летающих крепостей с припасами и камбузами, воздвигнутых народами Земли в остервенении соревновательной спешки, поддельной гравитации и зверски хлопающих флагов.
Вот еще в чем я решительно не вижу проку, это в возне со специальным снаряжением - герметические скафандры, кислородные аппараты - весь этот скарб. Подобно старому мистеру Боке, с которым мы вот-вот познакомимся, я с недюжинной изощренностью увиливаю от практических материй (так или иначе обреченных иметь нелепо непрактический вид в глазах будущих космических путешественников, таких как единственный сын старика Боке), поскольку чувства, пробуждаемые во мне разного рода приспособлениями, простираются от унылого недоверия до нездоровой дрожи. Лишь героическим усилием я заставляю себя выкрутить умершую неизъяснимой смертью лампочку и ввернуть другую, которая с мерзкой внезапностью драконьего яйца, выношенного в ладони, вспыхивает мне прямо в лицо.
И наконец, я вполне презираю и отвергаю так называемую "научную фантастику". Я заглянул в нее и нашел, что она так же скучна, как детективные журналы, - то же унылое письмо, безбрежные диалоги и обилие переходящего юмора. Клише, разумеется, подгримированы, но в сущности, они одинаковы во всяком дешевом чтиве, где бы ни разворачивался сюжет - в космосе или в гостиной. Они подобны тем "полуфабрикатам", отличающимся только формой и цветом, какими лукавые фабрикаторы завлекают глотающего слюну потребителя в безумный павловский мир, где вариации простых зрительных возбудителей без особых затрат изменяют и постепенно заменяют собою вкус, отправляя его следом за талантом и истиной.
И потому ухмыляются славные малые, глумливо щерятся негодяи и чешут на сленге обладатели честных сердец. Галактические калифы, директора Звездных ассоциаций - все они лишь подобия бойких рыжих трудяг с самой что ни на есть земной работенкой, чьи улыбчивые морщины иллюстрируют человечность рассказиков из залистанных еженедельников, раскиданных по парикмахерским. Завоеватели Спики или Денеба, полицейские сыщики с Девы носят фамилии, начинающиеся на Мак, бесстрастные ученые - непременные Штейны, впрочем, иные из них разделяют с девами из соседней супер-галактики такие абстрактные ярлыки, как Биола или Вэла. Обитатели чуждых планет, "разумные" существа гуманоидной либо мифической выделки, обладают одной замечательной общей чертой: интимное их устройство не описывается никогда. Из высокой приверженности правилам хорошего двуногого тона кентавры не просто носят набедренные повязки, - они их носят на передних ногах.
Пожалуй, этим процесс исключения можно и завершить, разве что кто-то захочет обсудить проблему времени? И в этом случае я, ради того, чтобы сосредоточиться на фигуре молодого Эмери Л. Боке, моего более или менее отдаленного потомка, которому предстоит участие в первой межпланетной экспедиции (что, в сущности говоря, и является единственным скромным допущением моей истории), с радостью передаю право замены претенциозной двойкой или тройкой честной единицы нашего "тысяча девятьсот..." в умелые лапы "Старзана" или иного героя комиксов и атомиксов. Пусть будет 2145 г.н.э. или 200 после нее мне дела нет. Я ни на чьи законные права посягать не желаю. Это чисто любительское исполнение - сборный реквизит, минимум декораций и останки дохлого дикобраза в углу старой риги. Мы все здесь друзья - Брауны, Бэнсоны, Вайты и Вильсоны, - и вышедший покурить слышит сверчков и собаку с далекой фермы (полает-полает и ждет, и слушает то, чего мы не можем услышать). Летнее небо в беспорядочных звездах. Эмери Ланселот Боке, двадцати одного года, знает о них неизмеримо больше, чем я, пятидесятилетний, запуганный.