Когда я был мальчиком семи или восьми лет, мне снился один и тот же повторяющийся сон в одной и той же повторяющейся обстановке, с которой я никогда не сталкивался в реальности, хотя мне и случалось видеть странные местности. Я собираюсь использовать его сейчас, чтобы залатать зияющую брешь в моем рассказе. В том пейзаже не было ничего замечательного, чудовищного или даже необычного: всего лишь клочок безразличного однообразия, представленный клочком ровной земли, подернутый клочком бесцветной дымки — другими словами, безликая изнанка ландшафта, а не его лицевая сторона. Неудобство странного сна состояло в том, что по какой-то причине я не мог обогнуть этот пейзаж, чтобы встретиться с ним на равных, лицом к лицу. За туманом угадывалась масса какой-то неорганической материи или чего-то еще — гнетущей и бессмысленной формы, и по ходу моего сна я все наполнял некую емкость (переводимую как «ведерко») мелкими предметами (переводимыми как «галька»), а из носа текла кровь, но я был слишком сосредоточен или возбужден, чтобы что-то предпринять. Каждый раз, как мне это снилось, кто-то вдруг начинал кричать за спиной — и я просыпался с криком, подхватывая таким образом анонимный вопль, продолжавшийся по нарастающей, но теперь без какого-либо смысла, связанного с ним, если раньше в нем вообще был какой-либо смысл. Говоря о Лансе, я хотел бы думать, что здесь есть нечто сродни моему сну, но вот что странно: пока я перечитывал написанное, весь фон и детские воспоминания стали исчезать — исчезли совсем — и теперь у меня нет возможности доказать себе, что присутствует какой-то личный опыт за этим описанием. Я надеялся сказать, что, наверное, Ланс и его спутники, достигнув своей планеты, испытали что-то похожее на мой сон, который теперь уже не могу назвать своим.
И они вернулись! Скачет всадник галопом по булыжной мостовой, под проливным дождем, к дому Боков, выкрикивает потрясающую весть и замирает как вкопанный у ворот под пропитанным влагой лиродендроном, пока Боки выползают из дома, как две шиншиллы, два грызуна. Вернулись! Пилоты, и астрофизики, и один натуралист (другой, Денни, умер и был оставлен на небесах, старый миф берет здесь неожиданный реванш).
На шестом этаже провинциальной больницы, тщательно скрытой от газетных репортеров, мистеру и миссис Бок говорят, что их мальчик находится в маленькой палате по правой стороне коридора и готов их принять; тихая почтительность слышится в тоне этого сообщения, как будто оно относится к сказочному королю. Им следует войти незаметно; медсестра, миссис Кувер, находится при нем неотлучно. Нет, он в порядке! — говорят им. Будет выписан домой на той неделе. И все же им не следует задерживаться больше чем на несколько минут, и, пожалуйста, никаких вопросов, просто поболтайте с ним о чем-нибудь. Ну, вы знаете. И скажите, что навестите его еще раз, завтра или послезавтра.
Ланс, в сером халате, постриженный ежиком, загар сошел, изменившийся не изменившийся, изменившийся, худой, с ватными тампонами в ноздрях, сидит на краю больничной кушетки, руки сложены, несколько смущен. Встает, пошатываясь, с лучезарной улыбкой на лице и опять усаживается. У медсестры, миссис Кувер, голубые глаза и почти отсутствует подбородок.
Тяжелая пауза. И тут Ланс говорит:
— Было замечательно, совершенно замечательно! Возвращаюсь туда в ноябре.
Тишина.
— Кажется, — говорит миссис Бок, — у Шиллы будет потомство.
Быстрая полуулыбка, кивок довольного понимания. Затем заговорщицким тоном:
— Je vais dire ça en français. Nous venions d'arriver…[3]
— Покажите им письмо президента, — сказала миссис Кувер.
— Едва мы туда прилетели, — продолжает Ланс, — и Денни был еще жив, и первое, что мы с ним увидели…
Внезапно всполошившись, медсестра Кувер перебивает:
— Нет, Ланс, нет… Мадам, пожалуйста, никаких контактов, прошу вас. Распоряжение доктора.
Горящий висок, холодное ухо.
Мистера и миссис Бок выводят за дверь. Они идут быстро, хотя никакой спешки нет, абсолютно никакой спешки. По коридору, вдоль его обшарпанной, охряно-оливковой стены: оливковый цвет нижней ее половины от верхней, охряной, отделяет бесконечная коричневая полоска, ведущая к внушительным лифтам. Едет вверх (старик в инвалидном кресле). Возвращается в ноябре (Ланселотик). Спускаются на первый этаж (старые Боки). Вместе с ними две улыбающиеся дамы и объект их живейшей симпатии — юная мать с младенцем, тут же седовласый, сгорбленный, мрачный лифтер, стоящий к нам спиной.