Выбрать главу
Не станет верить оправданьям, Ведь сердце полнится страданьем, И ввергнут он в такой позор, Что будет презрен с этих пор, Не отомсти им непременно. Но отомстит им, несомненно. Повсюду ложный слух проник И государыни достиг. Она за трапезу садилась. Чуть было жизни не лишилась, Как только весть о верном друге Она услышала в испуге. Когда же новости вняла, Всё вмиг на веру приняла, Чуть речи дар не потеряла, Но окружающим сказала: «Печалюсь об умершем я, И справедлива боль моя, Из-за меня вступил он в бой, И скорбь мою поймёт любой». Но про себя она сказала Так, что не слышали средь зала, Что пищу, воду предлагать ей Теперь напрасное занятье, Раз умер тот, который ей При жизни был всего милей. И вскоре встав из-за стола, Она в покои отошла, Тая от всех и боль, и муки. Уж к горлу прижимала руки, Чтобы убить себя, она, Но сердцу исповедь нужна. И каялась в своем грехе По отношению к слуге, Который так ей предан был, Что век бы преданно служил, Будь жив ещё на этом свете. Её во все страданья эти Жестокость собственная ввергла, Часть красоты её померкла, Ей не до пищи, не до сна. И множила грехи она, Их в памяти перебирая, Из сердца пени изливая: «Несчастная, как это вдруг Сурово был мной принят друг? Его и слушать не хотела И на него не посмотрела, Не поприветствовав его. Вот плод безумья моего! Безумья иль измены скверной, Жестокости моей чрезмерной, Что называла я игрой? Не понял этого герой И не простил измену мне. И я уверена вполне: Погублен он моей ошибкой. Ко мне явился он с улыбкой, Решив, что радостью приветной Должна воздать ему ответно, Но с глаз его я прогнала, Удар смертельный нанесла. С ним отказавшись говорить, Ему пресекла жизни нить, Велела сердцу замереть. Что оставалось: только смерть! И не брабантцы в ней виновны[68]. Прости, Господь, мой дух греховный, Не искупить убийства ввек, Скорее и морей и рек На всей земле иссохнет влага. Увы! Какое это благо И как могла б возликовать я, Пред смертью хоть бы раз в объятья Его, любимого, приняв! Как? Все свои одежды сняв, Упиться негою счастливой. Но умер он, а я труслива, За ним уйти я не могу. Но чем же другу помогу, Продлив бессмысленную жизнь, В мученьях вечных укоризн Скорбя о милом непрерывно? После него мне жить противно, А видел бы он боль мою, Возликовал бы, сознаю. Убив себя, бежать от боли – Не это ль признак слабой воли? А я страданий долгих жажду И наслаждаюсь тем, что стражду, Предпочитаю жить тоской, Чем в смерти обрести покой». Так мучилась она, скорбела И не пила два дня, не ела. Известье разнесла молва, Что государыня мертва. У скорбных слухов скор полёт – В великом горе Ланселот, Узнав о гибели любимой, Страдает, верьте, нестерпимо. И понимают все вокруг, Какой гнетёт его недуг. И вы бы поняли, конечно, Как он горюет безутешно, Как проклинает жизни участь, Как призывает смерть он, мучась В стенаниях на грани сил. Из пояса, что он носил, Петлю связал он и в слезах Сказал в отчаянии: «Ах! Как Смерть меня схватила вдруг, Здоровье превратив в недуг! Лишаюсь чувств, едва дышу От груза, что в себе ношу; Моё страданье беспредельно, Надеюсь, что оно смертельно, Ведь от него, Бог даст, умру. Иную ль долю изберу, Коль Бог мне это воспретит? Нет, Он ко мне благоволит, И даст продеть мне в пояс шею. Я так принудить Смерть сумею Забрать меня, хоть и не хочет. Она на тех лишь косу точит, Кого страшит её приход. Однако пояс этот вот Велит ей предо мною пасть. Когда простру над нею власть, Я от неё возьму что нужно. Она подходит, но натужно, А я хочу её сейчас!» Итак, он, умереть стремясь, В петлю главу продел скорее И пояс затянул на шее. Дабы петля не подвела, Он крепит к ленчику седла Конец своей удавки тайно, Чтоб не увидели случайно. Затем он наземь соскользнул И сделал так, чтоб конь тянул, До вздоха смертного волок: Он часа больше жить не мог. Те, кто с ним шёл стезёй единой, Его падения причиной Внезапный обморок сочли, Зане не видели петли, Сдавившей горло Ланселоту. И проявили все заботу, Его подняли, взяв на руки, И вдруг узрели средство муки, Которым он душил себя, По доброй воле жизнь губя. Тотчас разрезали шнурок, А пояс затянуться смог
вернуться

68

И не брабантцы в ней виновны. – В XII веке существовало немало наемных вооруженных отрядов, которые формировались преимущественно из людей незнатного происхождения, чаще всего из самых бедных и малонаселенных районов Западной Европы: Уэльса, Брабанта, Фландрии, Арагона, Наварры. Для их обозначения обычно употребляли название местности, из которой они происходили (арагонцы, брабантцы).