Ланселот, или Рыцарь телеги

И так сдавил бедняге горло,
Что у того дыханье спёрло.
На шее, в горле вены вздуты,
Но не порвались. С той минуты,
Хотел он этого иль нет,
Не мог себе нанесть уж вред.
Но неудачу сей попытки
Переживал он горше пытки,
Иначе, будь сейчас один,
Свёл счёты б с жизнью паладин,
Будь у него судьба другая.
«О Смерть, жестокая и злая[69]!
Ах, ты бессильна, стало быть,
Меня, не даму, погубить
Во имя Господа благого!
Ты милосердия такого
Свершить, я знаю, не дерзнёшь,
Из подлости ко мне нейдёшь,
И нет иного объясненья.
Ах, вот какое снисхожденье
Явила ты, избрав её!
За всё участие твоё
Глупец признательность лишь явит.
Но что сильнее душу травит –
Жизнь, что меня желает столь,
Иль Смерть- беглянка? Только боль
По-своему чинят они!
Прости мне, Господи, но дни
Себе продлил я поневоле.
Я должен был не жить уж боле,
Лишь понял истину из истин:
Я королеве ненавистен.
И это, верно, неспроста –
Не без причин суровость та.
Но чем я провинился, чем?
О, знал бы это перед тем,
Как Небеса её прияли,
Я бы как следует вначале
Вину всю искупил сполна,
Простила б, может быть, она.
Но в чём же преступленье, Боже?
Ей стало ведомо, похоже,
Что я проехался в телеге.
Всё дело в этом лишь огрехе,
Ведь то единственный мой грех.
Коль он причиной бедствий всех,
Почто же гибель он привлёк?
Не страшен для любви упрёк.
И кто способен упрекнуть
Меня за то, на что толкнуть
Смогла Любовь меня когда-то,
И справедлива ли расплата?
Любовь с куртуазией вместе –
Вот милой дар, достойный чести.
Но я им не воздал подруге!
И в чём пред ней мои заслуги?
Назвать подругой госпожу,
Нет, это дерзость, я сужу,
Но что-то о любви я знаю,
И будь я мил ей, полагаю,
Меня не стала б презирать.
Я счёл достойным всё отдать,
Велению любви покорный.
Как знак любви моей бесспорный,
Она принять сие могла б.
Не так ли страсти верный раб
Распознает искус Любви?
Но что ей все труды мои!
Я убедился, как она
Ко мне сурова, холодна,
И я за верное служенье
Познал одно пренебреженье,
Упрёки и позор в миру,
Но всё играл в её игру.
Так сладость сделалась мученьем.
Кто не знаком с любви ученьем,
Тот омывает честь всегда
Водой солёною стыда,
Не отмывая честь тем самым,
А пачкая, как грязью, срамом.
Невежды, что Любовь не чтят,
Её ругают и чернят,
Любви при этом сторонятся,
И власть её познать боятся.
Но совершенствует себя
Лишь тот, кто чтит Любовь, любя,
И он не может быть греховен,
А трус в предательстве виновен».
Шёл Ланселот в раздумьях сих
Средь грустных спутников своих,
Которым жизнью был обязан.
Тут весть пришла; узнал тотчас он,
Что госпожа не умерла.
Душа героя ожила,
Он смерть оплакивал её,
Тая мучение своё,
Но радость от известья вскоре
Превысила стократно горе.
Приют покинули с отрадой,
Прошли шесть лье пути до града,
Предстали перед Бадмагю
И передали королю
О Ланселоте весть благую.
Тот выслушал её, ликуя
На радости, что рыцарь жив.
Он был изысканно учтив,
Весть королеве сообщая.
И та: «Поверить Вам должна я,
Раз говорите, сударь, вы.
Но если умер он, увы,
Не быть счастливой мне ни дня.
Покинут радости меня,
Когда из преданности мне
Умрёт он по моей вине».
На том король простился с нею,
А дама радостью своею
Мечтала с другом поделиться.
Ей недосуг уже сердиться
И впредь являть ему суровость.
Напротив, радостная новость,
Что шла направо и налево,
Оповестила королеву,
Что Ланселот, её любя,
Чуть было не убил себя.
Теперь она повеселела
И ни за что бы не хотела,
Чтоб горе с ним стряслось такое.
Вот Ланселот вошёл в покои
И торопился сколько мог.
Едва вступил он за порог,
Король облобызал его
И рад был гостю до того,
Что и летать готов он был.
Умерил он восторга пыл,
Сказав связавшим Ланселота,
Пусть ждут сведенья с ними счёта
И мёртвыми себя считают.
Ему на это возражают,
Мол, думали, что он велел.
Король им: «Перейдён предел.
Здесь правда вами мне открыта.
Сей рыцарь под моей защитой,
И значит, не ему урон,
А мне, ведь мной отпущен он.
Но тем не хвастайтесь потом,
Когда покинете мой дом».
Услышав речь негодованья,
Воитель приложил старанья,
Чтоб мир наладить сей же миг.
Когда успеха он достиг,
Введён к монархине был прямо.
И взор не опустила дама;
Напротив, радостно навстречу

69

О Смерть, жестокая и злая ! – Прием аллегорической персонификации разворачивает здесь образ смерти, свойственный христианскому сознанию, которое противится мысли о самоубийстве, в противовес образу смерти у Вергилия (самоубийство Дидоны) и у Овидия (судьба Пирама).