И тут я осознал, что это мое собственное отражение в мутном настенном зеркале.
Вернувшись в голубятню, трезвый и собранный, я стал рассматривать себя в зеркале, чего давненько не делал. Как будто я несколько лет избегал смотреть себе в глаза.
Взгляд на себя в зеркало вызывает эффект самоаннигиляции. Когда смотришь глаза в глаза, возникает дыра, она расползается и делает тебя невидимым. Призрачное отражение в гостиной сказало обо мне куда больше, потому что я не знал, что это я.
Что я видел? Трудно сказать, но это был сломленный человек. Помнишь изображение опозоренного Ланселота, после того как его изобличают в прелюбодеянии с королевой, изгоняют, и он живет в лесу? Он лежит на скале, подперев подбородок руками, застывший взгляд налитых кровью глаз уставил перед собой, желтоватые волосы спадают на лоб. Но это неудачное сравнение. Взгляд моих налитых кровью глаз тоже был застывшим, но моя беда заключалась не столько в том, что я трахнул королеву, сколько в том, что королеву трахал и кто-то другой.
Я подошел ближе. На щеке был виден след от утреннего пореза бритвой, а чуть выше, на закруглении у глаза, шла граница, над которой оставался нетронутым светлый пушок. Капилляры проступали все отчетливее, но еще не покрыли лицо паучками своих сплетений. Несмотря на занятия футболом и боксом, нос не был сломан, не покраснел, не отливал синевой. Лопнувшие сосудики в глазах делали их похожими на оплодотворенные яйца. Кожа между ресницами была зернистой. Корни волос грязны и поражены перхотью. Губы потрескались. Ногти черные. На подбородке плохо выбритые волосы, клочками. Я редко мылся и неаккуратно брился. Скорее Бен Ганн,[51] чем Ланселот.
Пять, шесть, семь лет непризнаваемой праздности (а быть праздным и не признавать это — дело нелегкое), пьянства, просиживания перед телевизором, дурачества в труде и трудолюбия в дурачествах — и что с человеком стало! Я поднял ладони к лицу. Сжал их в кулаки и разжал. Я чувствовал себя как Рип ван Винкль:[52] вот он просыпается, вот разминает кости… Ничего не сломано? Я еще на части не развалился?
Есть ли у меня еще силы? Сколько еще сможет вынести мое тело? Я посмотрел на свой кулак. Потом перевел взгляд на стол. Конторку высотой до середины груди, сделанную специально, чтобы занятый плантатор (чем занятый?) мог стоя выписывать чеки, Марго превратила в стол обычной высоты. Доброе крепкое ореховое дерево толщиной в дюйм. Я стукнул кулаком в середину задней стенки. Пробил насквозь. Посмотрел на руку. Костяшки пальцев кровоточили. Боль нарастала постепенно и очень осторожно, словно не была уверена, позволят ли. Подумалось: давненько я не чувствовал боли. Отжался десять раз. Руки задрожали, выступил пот. Затем я попробовал тест с тесаком — помнишь? Правой рукой изо всех сил всадил нож в щербатую кипарисовую доску, а левой рукой попытался его вытащить, не раскачивая. Не смог. Ну, и какой вывод? Что правая рука сильна или что левая слаба?
Впервые за много лет я тщательно помылся, отдраив каждый дюйм своего тела, вымыл голову, вычистил и подстриг ногти, аккуратно побрился, не оставив на лице ни единого волоска. Вода в ванне стала серо-черной. Я принял холодный душ, растер себя полотенцем, пока не покраснела кожа, причесался и надел трусы. Лег на кирпичный пол ванной и глубоко вздохнул.
Кирпичи холодили кожу лопаток. Я осознал, что в течение многих лет жил в состоянии рассеянного комфорта в ожидании десятичасовых новостей, не позволяя себе что-либо чувствовать. Когда мои легкие до самых кишок наполнились воздухом, я понял, что годами едва дышал. Опустив подбородок, я увидел широкий v-образный разлет ребер; живот втянулся и исчез из виду. На груди была темная родинка, которую я не видел раньше. Много лет я себя не рассматривал.
Закинув голову, насколько это было возможно, я увидел вверх ногами рисунок Марго, на котором изображался Бель-Айл. Был какой-то год, когда Марго рисовала — всё больше заводи, испанский мох и дома плантаторов.
51
Бен Ганн — один из персонажей романа Роберта Луиса Стивенсона «Остров сокровищ» (1883).
52
Рип ван Винкль — герой одноименной новеллы из «Книги эскизов» (1819) американского писателя Вашингтона Ирвинга.