— Презентация? — подсказала Юна.
— А вот это словцо вызывает у меня изжогу, — с неудовольствием сообщил Деев. — Когда-то я очень любил слово «презентабельный», это было хорошее, солидное слово. А «презентация»… К тому же я всё равно не знаю, что это такое. Означающее без означаемого. Ладно, давайте не отвлекаться. Итак, мы — типичные представители своей социальной прослойки. Достаточно разнообразные. Например, мы не все русские. Среди нас есть один армянин и, некоторым образом, один Аркадий Яковлевич…
— Скажите уж сразу — еврей, — мрачно заметил Цунц. — Я этого, знаете ли, не скрываю.
— Интересно всё же, почему на вас это неизвестное нечто не подействовало, — как бы про себя заметил Модест. — Значит, в вас всё-таки есть что-то особенное? Или, наоборот, чего-то не хватает?
— В ком? — Цунц напрягся.
— В вас, Аркадий Яковлевич, — невозмутимо сказал Модест. — У вас одного не наблюдается никаких, так сказать, интересных странностей. Если, конечно, вы ничего не забыли и не сочли нужным скрыть от общественности, — ядовито добавил он.
— Ничего. И очень хорошо, — демонстративно заявил Цунц.
— Да, но всё-таки… Впрочем, не будем сейчас… Так вы что-то говорили, Тер?
— Ну, вот я и говорю, — продолжил ободрённый Тер-Григорян, — над нами ставят опыт. Наверное, нам ввели какое-нибудь экспериментальное вещество. Я про такие вещи слышал… кое-что, — добавил он, понижая голос. — И мы знаем, каким образом его нам ввели.
— Если ты про чай, то я его в Англии купил, — вздохнул Саша. Он знал, что рано или поздно дойдёт до чая. — Что, это ЦРУ на нас опыты ставит?
— Ну зачем же, — опять вступил Деев. — Скорее всего, это наши. Не кажется ли вам, Саша, что ваш рассказ про жизнерадостного индуса и чайную распродажу оставляет почву для неких вопросов? В конце концов, что вы знаете о том индусе? Только то, что он легко понимал ваш школьный английский — что само по себе нетривиально… Потом злосчастный пакет, который он вам презенто… всучил, короче. Западные люди не ведут себя так легкомысленно … А то, что мы так подсели на этот чай… с чего бы?
— Ага, конечно! Валя тоже про наркотики плела, — огрызнулся Лбов.
— Зато когда чай кончился, никого из нас это отнюдь не порадовало, если не сказать больше, — мягко славировал Эм-Ве-Де. — Хотя здесь был бы уместен эксперимент. Раздобыть чай того же сорта…
— Нереально, — вздохнул Тер. — Я в Ереван звонил.
Саша хмыкнул. Ему было немножечко приятно, что вера Аристакеса в неограниченные доставальные возможности ереванской родни оказалась-таки поколеблена.
— Я вот не пойму, чего они добиваются? — сказал он. — Мы же ничего полезного не узнали. Фигня какая-то. Словечки там, песенки-стишки. Иногда какие-то картинки. Никакой конкретики.
— У меня есть идея, — заявил Модест. — Ассоциативный тест.
— Это как? — наивно спросила Юна.
— Я понял, — невежливо встрял Тер. — Это как у Стругацких в «Понедельнике». Там был попугай из будущего. Ему называли разные слова, а он на них реагировал.
— Дорогой мой друг, я не читаю советскую литературу, — перебил его раздосадованный Деев. — Я имел в виду классический рассказ Чапека, где преступник изобличается путём ассоциативного теста. Ну, например, ему говорят — «дорога», а он должен в ответ произнести любое слово, которое придёт на ум. Он говорит — «шоссе». Ему говорят — «спрятать», он отвечает «зарыть». Тем самым выясняется, что он зарыл труп около шоссе. Идея ясна?
— А почему тест в милиции не используют, если он работает? — наивно спросила Юна.
Модест сделал вид, что не услышал.
— Ну давайте я кого-нибудь поспрашиваю. Условия такие, — Модест обвёл глазами присутствующих. — Я быстро называю какое-то слово, отвечающий… кстати, кто будет отвечать? М-м-м… Саша, может быть, вы?
— Ну, — ответил Лбов, чувствуя себя глупо.
— Итак, я быстро говорю какие-то слова, а вы быстро отвечаете. Не думая! Совершенно не думая! Первое, что в голову взбредёт! Тер, вы будете записывать. Вы быстро пишете, вам и карты в руки. То есть карандаш. Тут есть карандаш?
— Вот, пожалуйста, — Цунц протянул Тер-Григоряну шариковую ручку с почерневшим от пасты рыльцем.
Ещё минут пять ушло на поиски бумаги и прочую возню. Наконец, начали.
Сначала Саша думал над словами и путался, а Модест покрикивал и торопил. Через какое-то время, однако, Лбов приспособился, слова начали вылетать легко и свободно, так что Тер не успевал записывать.
— Рыба! — выкрикивал Модест.
— Селёдка! — отбивал Саша.
— Ворона!
— Сыр!
— Месяц!
— Октябрь!
— Мастер!
— Маргарита!
— Окно!
— Дверь!
— Дверь!
— Железо! — Саша даже не успел удивиться: слово выкатилось само.
— Стена!
— Берлин!
— Мусор!
— Мент! (Юна хихикнула).
— Флаг!
Лбов издал какой-то звук и подавился: звук застыл в горле, не желая выходить наружу.
— Это… три… триколор, — наконец, выдавил он из себя, как пасту из тюбика, непривычное слово.
1989 год, июль. Посёлок городского типа «Переслегино».
— Ну это у нас был первый опыт, потом мы ещё проводили, — Саша слегка суетился голосом, ловя внимание девушки, — в общем, картинка сложилась. Интересная, надо сказать, картинка.
— Горбач-то сковырнётся или как? — поинтересовалась Деся.
— М-м… — Саша засмотрелся на её груди под маечкой.
— Так м-м-да или м-м-нет?
— Иди ко мне. — Саша потёрся колючей щекой о нежную шею.
Делать ничего не хотелось. Не было даже обычного в таких случаях суетливого нетерпения — когда же, наконец, родаки свалят в Москву. Он понимал, что дача никуда не денется — огромная, пустая, она ждала их и не могла не дождаться, как в набоковском «Даре».
Он познакомился с ней в подземном переходе на метро «Пушкинская», где продавал литературу, в основном «Свободное слово». Им повезло: он как раз сворачивался. Поэтому через каких-нибудь четверть часа после того, как последний мятый рубль был засунут в пачку под щёлкающую резинку, он уже знал, что её зовут Десислава Недялкова, что её папа — болгарский коммунист, а мама родилась под Конотопом, что она не верит в перестройку, любит рисовать и целоваться взасос, не любит суп и мужа, свободно владеет разговорным польским, а также (это выяснилось в подъезде, куда он её затащил, сопя от возбуждения) подбривает интимные места и знает слова «петтинг» и «минет». Последнее Сашу очень тронуло.
Так начался классический роман давно и прочно женатого мужчины с недавно и неудачно замужней барышней. Они оба впали в детство: радужное, мыльное детство влюблённых. Гуляли по московским улицам, распевая на два голоса «я маленькая лошадка» и «зайка моя»: Деся смеялась как сумасшедшая и говорила, что такой песни просто не может быть, а чтобы её пела Пугачёва — это просто глюки. Стояли в очередях за вкусным гумовским мороженым, которое ели одно на двоих, с обеих сторон. Ходили в кино, чтобы потискаться в задних рядах. И, конечно, уйму времени занимала беготня по общим знакомым и знакомым знакомых в поисках свободной хаты.
На этот раз они весь день бродили по посёлку, по кривым пыльным улочкам, лениво заваливающимися то на правый, то на левый бок, и уже под вечер забрели на местный рынок с ветхими прилавками под открытым небом. Там уже никого не было, лишь полудремлющая бабка, торгующая семечками, пересчитывала выручку, гоняя по замурзанной ладошке грязные пятаки и двадцарики.
— Значит, частную собственность разрешат? — снова начала спрашивать Деся.
— Разрешат. Но, кажется, всё будет как-то сложно. Понимаешь, это версии реальности… Или не версии. Вот, например, как с мобильником. Кто-то помнит, кто-то нет. А флаг у нас будет трёхцветным… сине-красно…