Чтобы четче выявить особенности опосредованного использования крестьянами данного идеологического концепта мы проанализируем письмо С. М. Храмовнина из колхоза «Имени товарища Енгель-са» Каргопольского района[267]. Его автор, оказавшись в сложнейшей жизненной ситуации, обращался к «товарищам и писателям крестьянской газеты» с мольбами о помощи и с просьбой дать объяснение происходящему. Общая стилистика, орфография, словоупотребление свидетельствуют о невысоком уровне грамотности С. М. Храмовнина, однако при этом передают неподражаемый колорит: наивность и в то же время прагматичность крестьянского мышления.
С. М. Храмовнин рассказывает свою биографию, прибегая к описанной выше официальной схеме репрезентации. Он пишет: «…жил до революции плохо». В большой семье отца все работали по найму и «все переносили от бывших кулаков». Е1аконец-то автор письма «дождался той светлой жизни, которую нам показал т. Ленин». После революции Храмовнин служил в Красной Армии, участвовал в организации колхоза в 1929 году, работал на заводе имени В. М. Молотова в Архангельске. Рассказывая о своей «счастливой жизни», он подчеркивает: «Сперва я жил хорошо. Хлеба хватало. Я думаю, что тов. Сталин вывел нас истой кабалы, в которой жили несколько лет наши отцы». Однако вскоре, подорвав здоровье, автор письма и его семья оказались на грани голодной смерти. «Думаю, что придется помереть зголоду», — замечает он. Затем описывает «счастливую советскую жизнь»: «Была одежда. Все пришлось променять на хлеб в колхозе, так что и ноги не носят. Выдают 7 кг. хлеба на 5 детей, на 7 человек. Как хошь живи». Думая о самоубийстве, автор письма тем не менее выражал надежду, что «наш учитель и вождь трудящихся не покинет и даст разъяснения». В этом письме предпринята попытка примирить две описанные выше противоположные системы аргументации. В этом отношении перед каргопольским крестьянином стояла непростая задача. Как представляется, С. М. Храмовнин хотел схитрить: с одной стороны, он использовал идеологические клише советской пропаганды, дабы продемонстрировать свою лояльность сталинской системе, с другой, описывал свое бедственное положение, чтобы получить конкретную помощь. Однако автору не хватило ни аналитических способностей, ни элементарной грамотности для того, чтобы правдоподобно соединить две противоположные оценки методов строительства социализма. Вопреки его намерениям, письмо по своей сути стало зеркалом глубоких противоречий, существующих в советском обществе.
Но то, что не удалось полуграмотному колхознику, легко преодолел советский агитпроп. У власти имелся действенный аргумент, одинаково эффективно объясняющий как собственные промахи и неудачи, так и полунищенское существование значительной части населения страны: все «шлаки» строительства социализма можно было списать на внутренних и внешних врагов. Вопрос о истоках сталинского террора не является предметом настоящей работы. Тем не менее мы считаем необходимым подчеркнуть самовоспро-изводящийся характер репрессивного механизма, в основе которого лежала сложная система взаимосвязей между государственными, общественными и индивидуальными интересами. Немаловажную роль в формировании этих взаимосвязей играла политическая пропаганда.
Как уже говорилось, агитация всегда имела целью добиться от аудитории определенного результата. В случае с репрессивным концептом пропагандистские усилия органов власти были направлены на получение нескольких типов ответной реакции. Во-первых, государство надеялось организовать таким способом низовую поддержку и, как следствие, моральное оправдание репрессий. Действительно, документы в массе своей содержат жестокие и безапелляционные, похожие на проявление массовой истерии, оценки деятельности «врагов народа», призывы к расправе над ними: «И вот такие гады презренные хотели отнять у нас эту счастливую и радостную жизнь. Правильно сделали, что их расстреляли»; «уничтожить гадов»; «целиком одобряем приговор суда над контрреволюционной бандой»; «нет пощады изменникам» — вот типичная риторика, звучавшая на различных собраниях, митингах, в резолюциях[268]. Здесь же, почти дословно повторяя основные клише советской пропаганды, содержалась характеристика вредительской деятельности «преступников». Так, в типичной резолюции членов колхоза «Красный октябрь» Холмогорского сельсовета говорилось, что Пятаков, Сокольников, Радек, Муралов и прочие «троцкисты» «подготовляли возврат к капитализму, безработицу и нищету»[269]. Другой ожидаемой властью реакцией было принятие рабочими и колхозниками трудовых обязательств. Считалось, что таким образом трудовой народ давал «достойный ответ» на козни «вредителей». Наконец, еще одним желаемым результатом должен был стать «рост революционной бдительности» населения. Подробное разъяснение методов «диверсионной и вредительской» работы вело к тому, что простые люди, усвоив эти несложные пропагандистские штампы, стали активно применять их в своих собственных целях. Конечным итогом пропаганды репрессий стала повсеместная череда разоблачений.
267
Там же. Ф. 635. Оп. 8. Д. 9. Л. 113-113об. (Письмо С. М. Храмовнина в редакцию «Крестьянской газеты». 22 мая 1937 г.).
268
ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 2.Д. 1438. Л. 20 (Докладная записка отдела пропаганды и агитации Северного краевого комитета ВКП(б) «О разъяснении и изучении материалов судебного процесса над антисоветским параллельным троцкистским центром». 19 марта 1937 г.); там же. Ф. 275. Оп. 1. Д. 317. Л. 172–173 (Протокол собрания колхозников бригады дер. Обухово колхоза им. Ворошилова Нижне-Матигорского сельсовета Холмогорского района. 24 октября 1937 г.); там же. Ф. 650. Оп. 9. Д. 33. Л. 5–6 (Протокол собрания служащих и колхозников д. Сояла Сояльского сельсовета. 13 июня 1937 г.).
269
Там же. Ф. 275. Оп. 1. Д. 317. Л. 14 (Резолюция работниц и работников фермы колхоза «Красный Октябрь» Холмогорского сельсовета). Почти теми же словами вторит этому документу письмо колхозника Г. И. Мырце-ва, опубликованное в «Правде Севера»: «Они думали отнять у трудящихся нашей страны все завоевания, возвратить фабрики и заводы капиталистам, а нашу колхозную землю богатеям, помещикам, отнять у нас, колхозников, зажиточную счастливую жизнь» (Они хотели отнять у нас колхозников зажиточную счастливую жизнь // Правда Севера. 28 января 1937).