«…Заехав в дер[евню] Исаево, остановившись у бедняка АЛЕКСАНДРОВА спросил как он живет. Он ответил, что живет ничего. 4-й день как в колхозе. Тут я попросил рассказать как у них организовывался колхоз, он говорит, что 3 дня тому назад ко мне в дом вечером пришел какой-то неизвестный человек, снял шапку и стал молиться богу и все начитывал «господи помоги», потом он обратился ко мне спросил меня “НУ В КОЛХОЗ ПОЙДЕШЬ ИЛИ НЕТ”. Я не знал, что ответить и долго ничего не отвечал, потом сказал, что если все пойдут, так и я пойду. Он ответил, если не пойдешь так опишу все имущество. “У меня батюшко нечего” — говорю ему — “писывать-то”. Пойдем ответил он, ну говорит собирай собрание да ЧТОБ СКОРЕЙ ШЛИ и тогда собрались крестьяне, он заявил кто хочет записаться в колхоз. Все молчат тогда он начал спрашивать с крайнего дома. Мужики стали просить дать срок до утра, надо говорят посоветоваться с домашними. Он ответил что никаких отсрочек — решайте сейчас и так поочереди дошел до последнего дома. Ни кто не записался и только хозяин последнего дома ответил, что я могу записаться, тогда он обрадовался и сказал, что вот, вот молодец всегда так, а он как-будто лишенец сведений не проверил. [Затем сказал] — а впрочем тот кто не идет так и не надо, тем место в Соловках, я их отправлю в Соловки богу молиться, ну так никто больше не хочет. Все молчат. Ну теперь товарищи свободны, кто записался в колхоз, а остальные не имеют права отсюда уходить, сейчас пойдем с описью имущества. Одевает шапку и хочет уходить, тогда один из крестьян встает и говорит, ну что ребята видно надо идти в колхоз, иначе нет выхода, тогда запишите меня и за ним стали писаться остальные. Крестьянин ГАВРИЛОВ спросил, что же нам обещают СОЛОВКИ можно узнать вашу фамилию. А [он сказал] кто мою фамилию кто там спрашивает. Я спрашиваю отвечает ГАВРИЛОВ. Так вот, что суши сухари и завтра приходи в с[ельский] с[овет]. Тогда мы уж стали бояться с ним и разговаривать…»[402]
Итак, неизвестный человек прибывает в деревню, от лица власти проводит собрание, организует колхоз, а местные крестьяне не знают не то что его полномочий, но даже фамилии. Как представляется, подобная ситуация стала возможной в силу привычки крестьян к периодическим наездам в деревню районного начальства. Важно подчеркнуть, что жители Исаева особо и не пытались оспорить действия не известного им представителя власти. Дело в том, что районные чиновники, за исключением тех случаев, когда они сами были родом из данной местности, являлись для крестьян носителями властного статуса, не связанного с миром деревни. На них не распространялись существовавшие в их сознании ограничения о зависимости действий представителей власти на местах от интересов крестьянского сообщества. Хотя крестьяне нередко критически осмысливали заезды таких визитеров, могли написать на них жалобу, однако все же за исключением особо острых конфликтов предпочитали повиноваться начальству. Именно на данном уровне власти, по нашему мнению, и пролегала символическая граница крестьянского восприятия местной власти.
Информация о том, как крестьяне представляли себе работу краевой администрации, встречается сравнительно редко. Обычно это незначительные упоминания тех или иных краевых организаций или региональных лидеров. По всей видимости, краевой уровень власти крестьяне представляли плохо. Краевая власть была достаточно далека от крестьян, чтобы являться фактором сельской повседневности и недостаточно высока для того, чтобы быть действующим лицом ходивших по селам политических анекдотов. В крестьянских обращениях в органы краевой власти, как и в письмах в центральные советские органы, сравнительно часто звучат патетические нотки, восхваление и лесть в адрес краевого руководства. Обращение к краевым лидерам в них подчеркнуто уважительное. Они, так же как и партийные «вожди», наделялись авторами писем лучшими человеческими качествами: умом, добротой, справедливостью. При случае крестьяне любили сослаться на факт личной встречи с тем или иным краевым чиновником. Примером подобного подобострастия может служить письмо сталинской ударницы К. П. Шевдиной из деревни Бревновской Ровдинского района, в котором она рассказала о приезде в их деревню инструктора крайисполкома Парамонова. По словам Шевдиной, Парамонов подошел и заговорил с ней: «Ну говорит, как живешь, какие созданы тебе условия, есть ли у тебя дрова и починилось ли крыльцо?» Визит краевого чиновника ударница трактует в контексте общих позитивных сдвигов в жизни села, о которых на все лады рассказывала политическая пропаганда периода «неонэпа». Следующим образом К. П. Шевдина характеризует деловые качества Парамонова: «…он оправдывает свое доверие, выезд из края, так как он человек умелый подойти к деревенской массе». В заключение она делает еще один «реверанс» в адрес краевой власти и, расписывая достоинства районных руководителей, замечает: «Не ошибся Крайисполком, наметил к нам людей вполне соответствующих»[403]. Так же как и в письмах в центральные органы, крестьяне в своих обращениях в краевые организации сравнительно часто жаловались на действия представителей низших уровней власти, обвиняя последних в нарушении норм советской законности и отходе от политического курса. Все это позволяет сделать заключение о том, что восприятие крестьянами краевых органов власти совпадало с официальной моделью репрезентации советских политических лидеров и центральной власти. Сложнее обстоит дело с критикой. В политическом дискурсе северной деревни 1930-х годов критические суждения о Сталине, о других советских вождях и политике партии встречаются значительно чаще, чем в отношении регионального руководства. Как правило, такие сравнительно редкие упреки в адрес регионального руководства или носят общий характер («в крае головотяпят»), или же касаются краевого чиновника, бывшего родом из деревни авторов писем, которым были известны определенные факты его биографии[404]. Это обстоятельство, однако, не отрицает отмеченных нами аналогий в восприятии крестьянством центрального и краевого уровней власти. Просто региональных лидеров, в отличие от руководителей партии и советского государства, не окружали столь хорошо разработанные пропагандой, политические мифы, пригодные для того, чтобы крестьяне могли, трансформируя пропагандистские клише, рассказывать о них анекдоты, петь частушки, критиковать в частных разговорах (хотя разумеется в отдельных случаях, все это и имело место). В конечном итоге краевая власть в 1930-е годы была для крестьянства Русского Севера по сути дела неведомой, а, следовательно, грозной политической силой.
402
ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 389. Л. 27-27об. (Краткие сведения о работе в районе комплектования 8-й батареи 10 артполка. 9 февраля 1930 г.).
403
ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 2. Д. 731. Л. 141–142 (Письмо К. П. Шевдиной в редакцию газеты «Правда Севера». 10 июня 1935).
404
Примером этого может служить письмо колхозников колхоза «Красный пахарь», в котором описывался карьерный рост их бывшего председателя И. В. Филинского, переведенного на работу в крайисполком, что явно не устраивало авторов обращения: «…пролез в председатели, а теперь надо вот выше чем пред рик, член края», — раздосадованно заявляли они. Авторы письма доказывали, что Филинский не достоин этой чести, поскольку до коллективизации был кулаком, а в колхозе занимался воровством. Карьерному росту героя письма, по мнению не назвавших себя колхозников, способствовали личные связи Филинского с представителями власти, которых он исправно снабжал свининой. Авторы письма просили для расследования дела Филинского прислать «комиссию от Владимира Иванова», которого они называли «справедливым человеком». В противном случае они грозились пожаловаться М. И. Калинину (ГААО. Ф. 621. Оп. 3. Д. 325. Л. 81-81об. (Письмо колхозников колхоза «Красный пахарь» председателю Крайисполкома. Б/д.)).