Крестьянская идентичность жителей села проявлялась прежде всего в их антагонизме по отношению к городскому населению. Порой такая трактовка расходилась с официальной пропагандой. В частности, в период сплошной коллективизации агитпроповская машина нередко вещала о союзе пролетариата и крестьянства в борьбе с эксплуататорским классом — кулачеством. В данном случае селяне готовы были скорее признать отсутствие антагонизмов внутри мира деревни (безусловно имевших место), нежели допустить мысль об общности своих интересов с жителями города (см. об этом в первом параграфе гл. 2 настоящей работы). Таким образом, представление о крестьянстве как о единой социальной общности порой оказывалось сильнее пропагандистских трактовок, в которых структура сельского социума трактовалась исходя из критериев марксистско-ленинского классового анализа. Противопоставление себя миру города было характерным и для периода формирования колхозной деревни. «Деревня сеет хлеб, но голодует, зато город торгует», «Коров держать — масло городу отдавать, а самим воду хлебать», — говорили между собой члены колхоза им. Калинина Шенкурского района в 1934 году[443]. В 1937 году та же мысль звучала в высказываниях жителей Нижне-Кулойского сельсовета Верховажского района. «Пролетариат перевыполняет план промышленности, а мы сидим голодные», — говорили они[444]. О неэквивалентности обмена между городом и деревней говорил на одном из собраний И. К. Тургин, крестьянин из Грязовецкого района: «Нас кругом обманывают, обвешивают, посылают запакованные товары неполновесные. Рабочему дают все, а мужику ничего»[445]. Этот антагонизм нашел отражение и в деревенской частушке 1930-х годов. «Ныне служащие ходят все в суконных пиджаках, пятилетку выполняют на голодных мужиках», — распевали школьники в Каргопольском районе[446]. География даже описанных выше случаев свидетельствует о распространенности подобных взглядов среди жителей села. Конечно, в первую очередь в них отражался протест крестьянства против политики государственного ограбления деревни, но не увидеть общности сельских жителей, их противопоставление себя миру города (вплоть до отдельных атрибутов последнего) здесь также трудно.
Другим важным признаком принадлежности к крестьянству в воззрениях жителей села была трудовая деятельность в сфере сельскохозяйственного производства. Иногда даже под словом «крестьянство» они понимали не определенный социальный слой, а вид трудовой активности. Так, например, описывая хозяйственную деятельность одного из фигурантов политического дела, свидетель И. говорил: «Ранее занимался крестьянством, потом имел подсобное предприятие»[447].
Особенно часто ссылка на трудовой характер деятельности встречается в крестьянских «письмах во власть». Показательно в этом отношении письмо группы жителей Нижне-Матигорского сельсовета Холмогорского района. Пытаясь доказать несправедливость раскулачивания, проведенного в отношении их хозяйств, они следующим образом аттестовали характер своей деятельности: «Онегин Иван Егор[ович] с малых лег работает, трудится не покладая рук. Своими собственными руками построил дом со скотным двором и вся биография его трудовая», «Михаил Петров… с малых лет работал в чужих людях в работниках и все время работал день и даже ночь», «Леонтьев Николай Михайлович… трудовой крестьянин… никогда не выпьет вина, сам себя оскудняет в пище»[448]. Подобные характеристики можно обнаружить и в других письмах крестьян в государственные органы. М. Д. Ламов в письме в редакцию «Крестьянской газеты» так описывал свое хозяйство: «Самое трудолюбивое хозяйство, работая и день, и ночь и отказывая себе во всем и всю жизнь…»[449] М. Н. Улитин, житель Кубино-Озерского района, в письме в Севкрайком в 1932 году так объяснил свой материальный достаток: «…нажитое потом с мозолистых рук, перенося нужду и горе»[450]. Разумеется, в «письмах во власть» крестьяне, как правило, стремились доказать неэксплуататорский характер своих хозяйств, поэтому особо акцентировали свой трудовой статус, однако постоянство обращения к этому аргументу, проявляющееся вплоть до схожести формулировок, позволяет считать этот признак еще одним устойчивым «маяком» в крестьянском сознании.
Элементом крестьянского самосознания в 1930-е годы было также стремление к свободе хозяйственной деятельности. Именно это лежало в основе циркулировавших в северной деревне на рубеже 1920-х — 1930-х годов крестьянских лозунгов о необходимости отмены классового налогообложения, развитии индивидуального крестьянского хозяйства, введении свободы торговли и даже призывов к возрождению капитализма[451]. Распространенность в крестьянской среде подобных взглядов была одной из причин первоначального неприятия колхозов. Для жителя села, привыкшего видеть в крестьянском дворе центр хозяйственной жизни и основу благосостояния семьи, идея колхоза, основанного на непосредственной производственной деятельности, выглядела по меньшей мере странно. Сложнее обнаружить этот элемент крестьянского сознания в колхозной деревне, где свобода хозяйственной деятельности была в принципе невозможна. Тем не менее она есть. Об этом, в частности, говорит отмечаемая в современных исследованиях колхозной деревни широко распространенная практика «прирезок» земельных участков к личному подсобному хозяйству колхозников, с которой власти пытались безуспешно бороться в течение всего десятилетия[452]. Об этом же свидетельствуют и случаи «развода» колхозных коров, которые также имели место в северной деревне. Интересное описание такого «развода» скота содержится в следственных показаниях жены председателя одного из колхозов Кубино-Озерского района:
444
Там же. Ф. 621. Оп. 3. Д. 405. Л. 103 (Докладная записка о работе партийной группы Верховажского райисполкома. 7 июня 1937 г.).
445
Там же. Ф. 1470. Оп. 2. Д. 81. Л. 31-32об. (Протокол допроса свидетеля К… 3 августа 1929 г.).
446
Там же. Ф. 621. Оп. 3. Д. 337. Л. 20–22 (Докладная записка инструктора А, Пантелеева в Севкрайком ВКП(б). 23 января 1935 г.).
447
Там же. Ф. 1470. Оп. 2. Д. И. Л. 2-2об. (Свидетельские показания свидетеля И… 20 сентября 1929 г.).
448
ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 275. Оп. 1. Д. 49. Л. 20-21об. (Письмо граждан Нижне-Матигорского сельсовета в Окружную рабоче-крестьянскую инспекцию. 11 марта 1930 г.).
449
РГАЭ. Ф. 396. Оп. 7. Д. 6. Л. 2 (Письмо М. Д. Ламова в редакцию «Крестьянской газеты». 8 октября 1928 г.).
450
ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 1331. Л. 76-77об. (Письмо М. Н. Улитина в Севкрайком ВКП(б). 7 июля 1932 г.).
451
Там же. Д. 156 (Сводка Архангельского окружкома ВКП(б) о кулацкой и антисоветской деятельности и классовой боеспособности по Архангельскому округу); Д. 159. Л. 50 (Информационная сводка Северо-Двинского окружкома ВКП(б). 26 сентября 1929 г.); Д. 155. Л. 129–141 (Сводка Севкрайкома ВКП(б) «О правых делах»); Д. 389. Л. 89-89об. (Показания свидетеля Д. Ф. Сорокина. 31 августа 1930 г.); ГААО. Ф. 621. Оп. 3. Д. 15. Л. 26 (Сообщение полномочного представителя ОГПУ по Северному краю. 11 ноября 1929 г.).
452
Артемова О. В. Крестьянский двор на Европейском Севере России. 1930-1940-е годы. Автореферат дисс… канд. ист. наук. Вологда, 1997. С. 18–19; Она же Борьба крестьян Европейского Севера за землю во второй половине 1930-х — 1940-х гг. // Сборник научных трудов к 50-летию Михаила Алексеевича Безнина. Вологда, 2004. С. 134–144.