«3 или 4 апреля 1932 года утром во время обеда приходит к нам в квартиру гражданин нашей деревни Грудин Сергей Иванович с газетой в руках и после пришел Никаноров Александр. Грудин читает газету и говорит вот газета пишут, что у каждого колхозника должна быть корова, веди с колхозного двора Яковлевна корову и ничего не будет. После чего читал газету и Никаноров. А Сергей говорит твой муж председатель колхоза, то защищает свою шкуру, но не дает разводить коров. В это время к нам набежало баб более 10, то им Сергей читает газету и говорит понимаете бабы газету, что каждый колхозник обязан иметь корову и вышел с бабами вместе на улицу и я вышла с ними. То на улице уговорились вести коров… И с этого сразу же разбежались разводить коров и развели с ним вместе и я увела свою корову. Но на следующий день всех коров свели обратно на колхозный двор. И еще вместе с нами вновь коров Милешин Иван и Левашев Василий Васильевич на принципах добровольности. Но продержали на колхозном дворе 2 1/2 недели. Левашев Вас. В. увел корову со двора с женою Екатериной Ивановной. И только лишь сегодня 6 января 1933 года Левашев Василий вторично свел корову на колхозный двор»[453].
Документ хорошо передает внутреннюю борьбу в душе простого сельского труженика, показывает противоречия между установкой, основанной на историческом опыте независимого хозяйствования, и конъюнктурными обстоятельствами ситуации, в которой он оказался. Дилемма заключалась даже не столько в том, вести или не вести корову на колхозный двор, а скорее в сохранении основ крестьянской идентичности. С одной стороны, давила устоявшаяся практика крестьянского хозяйствования, с другой — страх наказания. Последний не был лишен смысла, поскольку государство старалось пресекать рецидивы прежних хозяйственных традиций. Документ отразил и определенный результат этого ментального противоречия. Коровы оказались на колхозном дворе, а участники их «развода» — на скамье подсудимых. В условиях сталинской юстиции 1930-х годов крестьянам нередко не оставалось ничего более, чем просто печалиться по утраченной свободе: «В скором времени все переменится и мы опять заживем по старому», «Доживем, что и мы опять будем хозяевами своего положения», — говорили между собой крестьяне в 1930-е годы[454]. Однако времени вспять не повернуть, а вместе с ним уходил в прошлое и тот социальный тип сельского труженика, который мы привыкли называть крестьянином.
Проживание в сельской местности, труд на земле и претензия на хозяйственную самостоятельность были основами идентичности большинства жителей села, нормой крестьянского общежития. Вместе с тем крестьянское сообщество обладало также специфическими представлениями о своей социальной неоднородности. Было бы наивным полагать, что деление крестьян на бедняков, середняков и кулаков привнесено в российскую деревню советским политическим режимом вместе с коллективизацией или же являлось следствием развития капиталистических отношений в пореформенной деревне, как полагал В. И. Ленин. Деление сельских жителей на «лучших», «середних», «худых» и т. п. фиксируется еще в источниках XIV–XV вв.[455] Как впоследствии оказалось, такая структура внутреннего деления крестьянства может быть легко интерпретирована в соответствии с категориями большевистского классового дискурса. Поэтому нет ничего удивительного, что такое разделение крестьянства всячески подчеркивалось в партийных дискуссиях и налоговом законодательстве 1920-х годов. Внутри сельского социума разделение на «бедняков», «середняков» и «кулаков» тоже было прочно укоренившимся. Особенно актуальной тема принадлежности к той или иной группе крестьянства стала на рубеже 1920-х — 1930-х годов в связи с волной государственного наступления на деревню. Государственные органы были завалены крестьянскими письмами с просьбой о пересмотре социальных категорий.
454
Там же. Д. 250. Л. 69–73 (Обвинительное заключение по обвинению Б… и др. 20 марта 1933 г.); Ф. 621. Оп. 3. Д. 198. Л. 245–246 (Спецсправка ОГПУ. 29 апреля 1934 г.).
455
Швейковская Е. Н. Критерии зажиточности в российской деревне XVI–XVII вв. // Зажиточное крестьянство России в исторической ретроспективе. Материалы XXVII сессии симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. Вологда, 2001. С. 40.