Среди многих других важных изменений, которые принесла коллективизация в жизнь села, было деление крестьянства на колхозников и единоличников. Эти категории быстро стали важными маркерами крестьянской идентичности. Обособленность этих двух групп сельского социума особенно очевидна в первой половине 1930-х годов, в период становления колхозной системы еще не ставшей в то время устойчивой нормой сельской повседневности[467]. Отношения между этими двумя группами крестьянства далеко не всегда бывали добрососедскими. Иногда в их взаимном восприятии проскальзывали и нотки враждебности: «Колхозники не наши товарищи», — говорил в 1933 году один из жителей Няндомского района[468]. Более явно взаимная неприязнь проявлялась в среде деревенской молодежи. Бывало, что членов колхоза — мужчин и женщин — не пускали на деревенские вечеринки или с криками «даешь колхозников, где колхозники» нападали на них во время гуляния[469]. С другой стороны, колхозники считали, что именно их в первую очередь государство должно снабжать товарами; некоторые колхозники завидовали единоличникам — если те, несмотря на все трудности, имели больший достаток. В отдельных случаях антагонизм между крестьянами — членами колхоза и единоличниками принимал полуанекдотические формы. Например, в деревне Харитоновское Вельского района после создания там в 1929 году колхоза сельчане разделились на два враждебных лагеря: одни гордо именовали себя колхозниками, другие — с не меньшей гордостью — общинниками. Праздники они отмечали в разных концах деревни; при встречах колхозников и общинников постоянно возникали ссоры и потасовки, по этой причине женщины в гости друг к другу предпочитали ходить полем, а не деревенской улицей, где легко можно было столкнуться с враждебно настроенной «товаркой» из противоположного лагеря. В итоге столкновения — вплоть до рукопашных — между жителями деревни привели к тому, что в ситуацию вынуждены были вмешаться следственные органы, усилиями которых в деревне и был наведен относительный порядок[470]. Впрочем, не следует преувеличивать враждебность колхозников и единоличников по отношению друг к другу. И те, и другие понимали, что стали жертвами грубого административного вмешательства государства в мир деревни и продолжали считать себя крестьянами. К тому же этот антагонизм уже во второй половине 1930-х годов практически сходит на нет — как только крестьяне осознали, что колхозы «всерьез и надолго», признав тем самым неизбежность своего нового положения.
467
По данным М. Н. Глумной, к концу первой пятилетки на Европейском Севере единоличное хозяйство продолжало вести до трети крестьянских хозяйств, к концу второй пятилетки их осталось всего около 7 %. См.: Глумная М. Н. Единоличное крестьянское хозяйство на Европейском Севере России в 1933–1937 гг. Автореферат дисс…. канд. ист. наук. М., 1994. С. 14.
468
ГААО. Ф. 1470. Оп. 1. Д. 235. Л. 8-9об. (Протокол допроса свидетеля 3… 12 февраля 1933 г.).
469
Там же. Ф. 621. Оп. 3. Д. 16. Л. 51 (Оперативно-информационная сводка о более выдающихся преступлениях, зарегистрированных по северному краевому отделу уголовного розыска за декабрь месяц 1929 г. 4 февраля 1930 г.); ГААО. Отдел ДСПИ. Ф. 290. Оп. 1. Д. 156. Л. 23 (Сводка Архангельского окружкома ВКП(б) о кулацкой антисоветской деятельности и классовой боеспособности по Архангельскому округу).