XXI
Все смотрит Калед, — будто не потухВ том прахе пламень, не умчался дух.Кто возле был, прервали тот столбняк,Но с тела взор он не сведет никак;Его ведут с того лужка, кудаОн снес его, кто был живым тогда;Ом видит, как (прах к праху!) милый ликК земле, а не к его груди, приник.Но он на труп не кинулся, не рвалСвоих кудрей блестящих, — он стоял,Он силился стоять, глядеть, — но вдругУпал, как тот, столь им любимый друг.Да, — он любил! И, может быть, вовекНе мог любить столь страстно человек!..В час испытаний разоблаченаБыла и тайна, хоть ясна она:Пажа приводят в чувство, расстегнутьСпешат колет, и — женская там грудь!Очнувшись, паж, не покраснев, глядит:Что для нее теперь и Честь, и Стыд?
XXII
Не в склепе предков гордый Лара спит:Там, где погиб, глубоко он зарыт.Тих сон его под гробовым холмомИ без молитв, без мрамора на нем.Оплакан он лишь той, чья скорбь сильней,Чем скорбь народов о судьбе вождей.Напрасен был устроенный допрос:Она молчала, не боясь угроз,Вплоть до конца, скрыв — где и почемуВсе отдала столь мрачному, — тому…За что он ею был любим? — Глупец!Любовь сама растет в глуби сердец,Вне воли! — С ней мог быть он добр. ПоройСуровый дух — глубок, и пред толпойУмеет скрыть любовь; не различитЕе насмешник, если тот — молчит!..Нужна была особенная связь,Чтоб с Ларой так ее душа сплелась.Но скрыта повесть, и погибла та,Чьи все могли бы рассказать уста.
XXIII
Земле был предан Лара; мощный стан,Помимо той, смертельной, — многих ран,Давно заживших, след хранил; ониНанесены в иные были дни.Где б ни провел он лето жизни, — тамЕе он, видно, посвящал боям,И шрамов ряд, ни в честь ему, ни в стыд,О пролитой лишь крови говорит.А Эззелин, кто все открыть бы мог,Исчез в ту ночь, найдя свой, видно, рок.
XXIV
В ту ночь (как слышал некий селянин)Шел по долине крепостной один.Уже боролся с Цинтией Восток,[2]Туман скрывал ее ущербный рог;Тот крепостной шел в лес — сухих ветвейНабрать, продать и накормить детей;Брел вдоль реки он, чья сечет дугаВладенья Лары и его врага.Раздался стук копыт; из темных чащВдруг всадник вылетел (укрыто в плащ,Свисало что-то со спины коня),Лицо он прятал, голову клоня.Так мчался — ночью — и в лесу глухом!И, заподозря злодеянье в том,За всадником следить стал крепостной.Тот осадил коня перед рекой,Сошел, снял кладь, не сдернув пелены,Влез на утес и сбросил с крутизны.Помедля, он вгляделся и назад,Как будто озираясь, кинул взгляд;Потом пошел вниз по реке, чья гладьПорой злодейства может обличать.Вдруг, вздрогнув, стал он; нагроможденыТам были зимним ливнем валуны;Крупнейшие он начал выбиратьИ, видно, целясь, их в поток швырять.А крепостной подкрался и за нимВсе наблюдал, сам затаясь, незрим.Вдруг — точно грудь всплыла из-под воды,Блеснув с колета очерком звезды,Но тело он едва приметить мог,Как тяжкий камень вниз его увлек.И вновь оно всплыло и, вдруг волнуОкрася в пурпур, вмиг пошло ко дну.А всадник все стоял и ждал, покаПоследний круг изгладила река,Потом вернулся, прыгнул на коняИ прочь помчался, шпорами звеня.Под маской был он, а у мертвецаКрестьянин, в страхе, не видал лица;И если впрямь была на нем звезда,То этот знак, любимый в те года,И Эззелина украшал, горя,В ночь, за которой та пришла заря.Коль то был он, — прими его, господь!В морскую глубь его умчало плоть,Но веру Милосердие хранитВ то, что он был не Ларою убит.
XXV
Исчезли — Калед, Лара, Эззелин;Надгробья не дождался ни один!Кто Каледа прогнать оттуда б мог,Где пролил кровь ее погибший бог?Сломило горе в ней надменный дух.Скупа на слезы, не рыдая вслух,Она взвивалась, если гнали с тойЗемли, где спал он, — мнилось ей, — живой:Тогда пылал ее зловещий взглядКак бы у львицы, утерявшей львят.Когда же быть там не мешали ей,Она вела беседы средь теней:Их скорбный мозг рождает в забытьи,Чтоб поверять им жалобы свои.Она под липою садилась той,Где ей в колени пал он головой,И, в той же позе, вспоминала вновьЕго глаза, слова, пожатье, кровь.Она остригла волны черных кос,Но сберегла, и часто прядь волосНа землю клала, нежно поводя,Как бы на рану призрака кладя.Звала, — и отвечала за него;То, вдруг вскочив, владыку своегоБежать молила: злобный призрак ейЯвлялся; вновь садилась у корней,Лицом худым склонясь к худой реке;То знаки вдруг чертила на песке…Так жить нельзя… С любимым спит она.Все тайна в ней, — но верность всем видна.