Всякий раз, когда Мейран видел своего короля не в седле и с двуручным мечом, не на просторе, не в дворцовом парке хотя бы, а в дворцовых покоях, всякий раз ему приходила на ум старая, смутно памятная с детства сказка о волшебном тигре в волшебном стеклянном лесу – где ни травиночки сломать не смей, ни листочка разбить не моги. Вот он, тигр сказочный: упругая ленивая мощь, небрежная меткость, не знающая промаха, тяжкая грация в осыпи стеклянного звона – и только прозрачная листва трепещет ему вдогон!
Где-то на одной из городских башен Ланна колокол принялся мерно отзванивать полночь. Тигр зевнул и потянулся. Стеклянный лес дрогнул, рассыпаясь мириадами дробных радужных вспышек, беззвучно тенькнул в ответ на бронзовый гул, промерцал напоследок и угас, сменяясь дворцовыми покоями: легкий переплет оконной решетки, витые свечи на ночном столике, почти невесомое кресло с прихотливо изогнутыми ножками…
– Отчего так поздно? – спросил король. – Я уже совсем было спать собрался…
Нижняя челюсть его еще напряглась слегка, скрывая новый зевок, но из внимательных глаз сон уже схлынул полностью. Какой уж тут сон, когда первый министр о полночь едва ли не прямо в опочивальню явился! Значит, что-то случилось… тревожное что-то – с бестревожными новостями можно ведь и до утра погодить.
– Что случилось? – спросил Сейгден.
– Беглые огни, – ответил Мейран.
– Военный сигнал? – произнес Сейгден с изумлением и недоверием настолько сильным, что от этого недоверия его крупная голова чуть подалась назад. Ну еще бы – после прошлогодних ристаний… да нет, какая там, к шуту, война? Быть того не может.
Мейран покачал головой.
– Нет. Просто двойной костер. Созыв на Большой Совет.
Два костра на небольшом расстоянии друг от друга. В случае опасности военной их было бы три. Два костра – опасность неведомая… нет, не военная – просто неизвестно, какая. Другая. Незнаемая угроза. Вот уже больше трехсот лет никто не зажигал двойных костров. Мейран так даже и не сразу понял, в чем дело.
– Чьи огни? – требовательно спросил король. – Кто сбор объявил?
Он прав. С этого и следовало начинать. С этого, а вовсе не…
– Огонь малиновый, дым лиловый, – четко ответил Мейран.
– Найлисс, – пробормотал Сейгден. – Найлисс. Лерметт. Наконец-то.
Радужный бокал уже стоял на столике – и когда это он там очутился? Король опустил локти на стол и уронил голову в ладони. Плечи его разом обмякли, словно с них толь ко что сам собой соскользнул тяжелый груз, но беспокоиться не о чем – найдется, кому подхватить упавшее.
– Я дурак, – глухо выдохнул Сейгден себе в ладони. – Давно мне надо было с этим щенком потолковать.
Он поднял голову и коротко рассмеялся.
– Все сам да сам… как будто я один на свете! Думал, думал… и так и этак в голове поворачивал… тебе – даже тебе! – ни словом ведь не сказался… тревожить тебя попусту не хотел.
Мейран тяжело сглотнул. Если Сейгден о чем-то умолчал… да, это серьезно. Хуже, чем серьезно. Не в том банальном для большинства королевских дворов смысле, что первый министр у его величества из доверия вышел. Ерунда. Сейгден и Мейран всегда делились друг с другом любыми соображениями – потому что именно друг с другом, а не король с министром. Чтобы между ними доверие исчезло, нужно сперва их дружбу порушить – а такое едва ли возможно. Но если один из друзей переживает какую-то мысль в одиночку, не осмелясь потревожить ею второго… это должна быть очень мучительная мысль. Да, и при чем тут король Найлисса?
Мейран не испытывал ревности к Лерметту. Даже на одно-единственное мучительное мгновение – не испытывал. Просто ему хотелось знать… нет, не так. Не хотелось. Между «хотелось» и «должен» есть разница – ого, и еще какая!
– Ты неправ, твое величество, – усмехнулся Мейран. – Тут уж одно из двух – либо «потревожить», либо «попусту».
Они всегда были на «ты», даже и прилюдно. Вздумай Мейран обозвать короля «вашим величеством», это означало бы, что он всерьез на него разобижен… или сам хочет обидеть. Тоже всерьез.
– Да нет, – не согласился Сейгден. – Бывает и такое. Другое дело, что сказать тебе я был должен… а Лерметту так просто обязан. Никто другой нам лучше, чем он, не присоветует. По эту сторону реки никто не знает степь лучше него.
– Так ведь со степью мы замирились, – удивился Мейран. – Разве нет?
– Да, – вздохнул король. – В том-то и весь ужас. Я давно уже об этом думаю. Вот как мне эта мысль во время ристаний в голову пришла, так и избыть ее не могу.
Он поднял со стола бокал и допил последний глоток.
– Сам посуди, – молвил король, устремив на бокал задумчивый, почти отсутствующий взгляд. – Да что там… просто вокруг оглянись.
Мейран послушно оглянулся вокруг. Легкий переплет оконной решетки, витые свечи на ночном столике, почти невесомое кресло на прихотливо изогнутых ножках…
– Ты никогда не задумывался о том, насколько мы богаты? – очень тихо осведомился Сейгден.
– Задумывался, – ответил Мейран. – И даже способствовал.
– Богаты, – повторил король. – Даже твоя Адейна захолустная на самом-то деле богата. Нет, я понимаю – здесь, в Ланне, тебе так не кажется. А ты не как суланец Адейну припомни. Ты на нее из степного шатра посмотри.
Усилие Мейрану над собой пришлось сделать совсем небольшое, ибо шатры степняков он видел, и не единожды. И если взглянуть через реку из такого шатра… да. Определенно даже да. И от этого «да» Мейрану сделалось зябко и душно.
– Что, понимать начинаешь? – криво усмехнулся Сейгден. – Мы богаты. Шесть веков назад мы были куда как беднее – но степь это не остановило. Мы все равно были лакомым кусочком. А теперь… да на этот кусочек столько всяческих приправ изысканных насыпалось, что он сам в рот просится! Это ведь только кажется так, что мы шестьсот лет воевали. Разве же это война? Все загодя известно, все расчислено, у каждого из королей в степи свои лазутчики. Как только чихнет великий аргин, так за рекой военная тревога. Один набег, один-единственный, ритуальный. Стоит отбросить врага один только раз, и этого довольно. Живи себе мирно, коров дои, виноград дави. Это ведь только приречные области воевали, да и те… не так, чтобы очень. Если последнего нашествия на Найлисс не считать, за шесть сотен лет ни одного настоящего набега и не было. А те, что были, никогда не проникали вглубь наших земель. И кусок изо рта выхватывать, чтобы денег достало оружие сладить, нам тоже не приходилось. Шесть веков почти что мира. Отрежь на охрану границ самую малость – а на остальное богатей… мы и разбогатели. За шесть-то сотен лет. А степь осталась прежней.
Сейгден с силой выдохнул и свирепо, почти с ненавистью уставился вновь на ни в чем не повинный радужный бокал. Мейран не произнес ни слова. Он просто ждал молча – и дождался той минуты, когда взгляд короля нехотя смягчился. Мало-помалу, но все-таки смягчился.
– Дураки были наши предки, – угрюмо заметил король. – И мы не лучше. Единолично богатеть бок о бок с нищими – пусть даже и не за их счет, просто рядом – это не только дурная мораль. Это еще и дурная политика.
– Вестимо, дурная, – откликнулся Мейран. – Кажется, я понял, отчего тебя жуть продирает.
– А чего тут не понять… – вздохнул Сейгден. – Сначала шесть веков почти мира – а теперь мир настоящий, без всяких «почти». Раньше в наших краях степняки бывали только в перерывах между набегами, и то не помногу. А теперь они на нас вдоволь понасмотрелись… и еще насмотрятся. И насмотрятся, и обзавидуются, и все такое прочее… сколько нам осталось до войны – до настоящей войны? Пятьдесят лет? Восемьдесят?
Волк бежал крупным машистым шагом, не сбавляя ходу. О да, он устал за минувшую ночь – но это была хорошая усталость, звонкая, как ответная песня волчицы. От нее не сбивалось дыхание, не сводило мускулы. Она была упругой, как лесной мох, эта усталость, и мощные лапы ступали по ней быстро и бесшумно. Волк мог бы бежать так еще хоть весь день, но нужды в том не было. Оставалось совсем немногое – нырнуть в Серую Тень, незримую людям, ощутив на мгновение мимолетный шершавый холодок, вздыбливающий шерсть. Промчаться по тропе, которую ночь усыпала зеленовато-желтыми лапами каштанов и кленов. Вылететь с разбегу на чуть привялую траву, подпрыгнуть в воздух всеми четырьмя лапами и покатиться кубарем, покатиться через голову по холодной предосенней росе…