Будь оно проклято, это проклятие!
– Не вешай нос, волчонок, – усмехнулся Трейгарт. – Пора привыкать. Еще несколько месяцев – и это все твое.
– Я привыкну, – с угрозой пообещал Эттрейг. – Меня ведь не корона пугает.
– Да? – поинтересовался король. – А что же?
– А то, – с расстановкой заявил Эттрейг, – что когда ты спихнешь корону на мою голову, то наконец-то надумаешь жениться, а меня на свадьбу не позовешь, чтобы я не отвлекался от своих королевских обязанностей. Только ты учти, я тогда вас на медовый месяц отправлю в Адейну. Своей королевской волей. Розы нюхать.
– Вот видишь, – Трейгарт с самой серьезной миной обернулся к Талле, – понимать монаршие шутки он еще не научился, а вот сам так шутить – вполне. Еще бы пару уроков ему дать… жаль, что и впрямь некогда.
Эттрейг только развел руками и поклонился. Перешутить дядюшку в его излюбленной манере у принца до сих пор не получилось ни разу – не получится и впредь. Во всяком случае, в ближайшее время.
– Привет суланскому лису передать? – обратился он к Талле.
– Обязательно, – ответила она. – Спасибо, Этти.
Выходя из королевских покоев, Эттрейг с изумлением поймал себя на том, что улыбается, сам не зная, чему. Нет, не предстоящая поездка так обрадовала его и тем более не близость короны. Тут уж скорее плакать надо, а не смеяться.
И все же, несмотря ни на что, Эттрейг не мог отделаться от мысли, что в этом утреннем разговоре прозвучало что-то очень важное – и очень, очень хорошее.
– Больно много чести, – сухо отрезал Аженк. – Поедешь именно ты. Ты, а не я.
– Но почему? – Его высочество принц Орвье, взметнув ресницами, устремил на отца умоляющий взгляд. Ресницы у Орвье были изумительно хороши: пушистые и длинные, как у девушки. Одна беда – аффральский принц никак не мог разобраться, радует его это или скорее огорчает. Оно конечно, девушки от его ресниц просто млеют… но взгляд в тени этих ресниц кажется таким наивным, таким… таким неискушенным. Как же обидно выглядеть несмышленышем! Орвье частенько перед зеркалом пытался придать своему взгляду потребную для наследника престола твердость и решительность – после чего страдал сугубо… до тех пор, пока уста очередной придворной красавицы не приникали с томным вздохом к его длинным, пушистым ресницам.
– Почему?! – вновь едва не возопил Орвье.
– Я же сказал, – желчно откликнулся король. – Много чести. Найлисс и вообще в последнее время слишком многое на себя берет.
– Но после того, как Найлисс замирил нас со степью… – начал было Орвье.
– Вот именно! – раздраженно бросил Аженк. – После того, как Лерметту удалось то, что не удавалось ни одному королю за последние шесть веков! Есть отчего голову высоко держать!
Он поднялся с трона и принялся нервно расхаживать по залу, не в силах унять себя привычным усилием воли.
– А теперь именно Найлисс объявляет Большой Совет – зачем бы в мирное-то время?
Принц непонимающе уставился на Аженка.
– О Боги, – сквозь зубы выдохнул король. – Когда же ты научишься? Тебе бы хоть десятую часть ума найлисского пройдохи – вполне бы приличный король со временем получился. Вот Лерметт, тот не дурак. Он не рисковал ничем. Степь он знает, как не всякий шулер собственную колоду – наизусть. Он не рисковал, о нет! Сыграл наверняка – и сгреб все, что было на столе. А теперь он надбивает ставку.
– Но ведь мир он выиграл для всех нас, – робко возразил Орвье.
– А нынешнее положение Найлисса в Восьмерном союзе – для себя! – его величество Аженк дернул губами. – Позиция Найлисса упрочена, как никогда. Кого мы должны благодарить за прекращение военной угрозы? Лерметта, конечно, кого же еще!
– И Сейгдена, – отважился вставить Орвье.
– Вот именно! – подхватил Аженк. – Лерметта и Сейгдена – но масть разыгрывал все-таки Лерметт. Сейгден ему всего-навсего помогал… вот и подумай, что собой представляет найлисский мальчишка, если суланский лис у него всего-навсего в подручных ходит!
Орвье сглотнул. Король Сулана произвел на него впечатление человека отнюдь не слабохарактерного и очень умного. Действительно, что же это получается, а?
– Он надбивает ставку, – повторил Аженк. – Объявляет Совет – чтобы все короли живехонько притрусили к нему на задних лапках. И гавкали исключительно тогда, когда он им позволит. Нет уж. Аффраль такого унижения не потерпит. Совсем не явиться на Совет Королей нельзя – но я на него не поеду.
– Но я… – взмолился Орвье.
– Что – «но ты»? – Король повернулся на каблуках и устремил на сына исключительно неприятный взгляд.
Орвье потупился и без всякой нужды одернул полы своего бархатного майлета. Золотые мотыльки, вышитые по синему бархатному полю над пестрыми цветами Аффрали, всплеснули ажурными крылышками и замерли.
– Но я… если все обстоит именно так… – принужденно пробормотал принц, – какой я ему противник?
– Никакой. – Аженк слегка взмахнул своей узкой белой рукой, словно подчеркивая этим жестом уничижительный смысл своих слов. – Совершенно никакой. Но ведь это от тебя и не требуется.
– Но… ведь если ехать должен я… – теперь Орвье уже окончательно ничего не понимал.
– Ты вовсе не должен что-то делать, – пояснил Аженк. – Ни в коем случае. И думать даже не смей трепыхаться. Никто не требует, чтобы ты напрягал мозги, которых у тебя нет, проницал ими хитромудрые планы найлисского короля и давал им достойный отпор. Ничуть. Само твое появление на Совете вместо меня – это и есть наш отпор Найлиссу. Наш ответ во всей его полноте.
– И в чем же он заключается? – тоскливо поинтересовался Орвье.
– В том, что Аффраль отказывает Найлиссу в той чести, на которую он претендует, – отчеканил Аженк. – И на Совете им придется обойтись оболтусом-наследничком, а не королем Аффрали. Я не поеду в Найлисс. Много чести.
Принц прерывисто вздохнул – очень тихо, чтобы отец не услышал. С этим ничего не поделаешь. Ехать придется. Но… Боги, как же не хочется! И почему Лерметту вздумалось зажечь беглые огни именно сейчас? Почему не раньше? Или, для разнообразия, не позже? Почему именно осенью, когда в Аффрали начинается череда балов и прочих празднеств?
Орвье вырос не самым умелым воином и уж тем более не дипломатом. Ночью, в предсонных мечтаниях, он созерцал себя и тем, и другим… но в беспощадно сером утреннем тумане ночные грезы делались такими же серыми и тусклыми, а неумолимый рассвет окончательно развеивал их призрачные клочья. Зато в пиршественной зале, зато на охоте или на балу… о, тут Орвье не было равных во всей Аффрали!
Рядом с желчным, подозрительным, сухим в обращении королем Орвье казался средоточием доброжелательности – и люди тянулись к нему. Ему не требовалось завоевывать сердца дворян – они благоволили юному наследнику без малейших усилий с его стороны. Да что там усилий – он и сам не мог бы сказать, как это у него получилось. Зато его величество Аженк понимал происходящее отлично – и одно лишь это понимание утишало его тревогу, когда он думал о будущем сына. «Балбес, любимый своими подданными, имеет побольше шансов усидеть на троне, чем непопулярный умник», – бывало, говаривал Аженк сам себе, глядя, как вспыхивают среди придворных улыбки неподдельной симпатии, когда Орвье гордо выпрямлялся, закладывая левую руку за спину, как того требует четвертая фигура старинного танца рейнот, и кланялся танцующей напротив него даме. Орвье даже не дурак – он всего-навсего дурачок… но при виде него у людей теплеют глаза… он отцарствует свое без помех.
Эти мысли отца, само собой, оставались для Орвье неведомы. Зато во время бала он находился в своей стихии – и уж это он знал преотлично. Пожалуй, он и счастлив-то бывал исключительно осенью, сам не понимая, отчего. Еще с весны он предвкушал нынешний бальный сезон… и на ж тебе! Бросать все только оттого, что у отца так некстати задрался нос выше короны, и ехать – ехать не куда-нибудь, а в Найлисс… туда, где ему неизбежно придется заседать в Совете Королей бок о бок с Лерметтом… и Сейгденом… вот уж рядом с кем Орвье чувствует себя полнейшим ничтожеством. Если перед эттармскими волками Орвье всего-навсего робел – а ты попробуй не сробей перед оборотнем! – то умница Сейгден… и Лерметт – его сверстник Лерметт… ровесник, одногодок – вот что невыносимо! Никогда, никогда, ни в чем Орвье не сровняться с королем Найлисса, с мучительным образом его неисполнимой мечты… сколько же месяцев Орвье придется ежедневно глядеть ему в глаза вместо того, чтобы отплясывать на балах? Променять три месяца счастья – единственные в году! – на три месяца непрерывного унижения…