– Подумайте хорошенько, прежде чем давать ответы, – предупредил Люсин, – потому что я буду вести протокол.
Он вынул из портфеля зеленоватый бланк, прошел к письменному столу и, отодвинув его так, чтобы Михайлов мог сесть напротив, сказал:
– Прошу.
Михайлов опустился в кресло и невидящим взглядом уставился в окно. Выходило оно во внутренний двор, на пыльный пустырь, где уже стояли строительные краны и высились груды кирпича.
– Сейчас-то паспорт, надеюсь, при вас? – чуть улыбнулся Люсин.
Михайлов полез во внутренний карман.
– Я выносил вам его… тогда, – сказал он, протягивая Люсину свой до невозможности истрепанный документ.
– Знаю, – кивнул Люсин и раскрыл паспорт. – Так… – Он начал аккуратно заполнять бланк. – Михайлов Виктор Михайлович, год рождения 1934, место рождения Москва, прописан по Малой Бронной улице, номер семнадцать, квартира шесть. Художник-реставратор… Вы по договорам ведь работаете, Виктор Михайлович?
– В основном…
– Значит, работа по договорам с различными организациями. Так?
Михайлов молча кивнул.
– Ну и прекрасно… А сейчас ответьте мне на такой вопрос: продали ли вы иностранному гражданину икону под названием «Троица»?
– Продал… Но я уже говорил вам, что не знал… А впрочем, чего уж? – Он махнул рукой. – Знал! Да, я продал эту икону иностранному гражданину.
– Хорошо. Я так и записываю… Сколько вы получили за нее?
– Пятьсот рублей советскими деньгами.
– Когда это было? Где?
– Во вторник, на прошлой неделе. У меня на квартире.
– Кто при этом присутствовал?
– Никто.
– Так… Теперь такой вопрос: знали ли вы, что эта икона представляет собой памятник древнерусской живописи?
– Эта икона написана в прошлом веке! Я знал и знаю, что никакой исторической ценности она не представляет.
– Вы утверждаете это?
– Конечно.
– Тогда ознакомьтесь, пожалуйста, с заключением эксперта. – Люсин протянул ему отпечатанный на машинке листок.
Михайлов бегло просмотрел экспертизу, словно хотел ее моментально сфотографировать, а не прочесть. Но вдруг, схватив бумажку обеими руками, поднес ее почти к самым глазам, отвернувшись вполоборота от света, чтобы не мешать ему, Люсин сделал вид, что заинтересовался каким-то документом в одном из отделений своего портфеля. На самом же деле он напряженно ждал, что скажет Михайлов, подстерегал первую, самую непроизвольную реакцию.
– Да. Очень может быть… – тихо произнес Михайлов и отер лоб. И вдруг, словно высвободилась в нем какая-то до отказа натянутая пружина, он сцепил руки в единый кулак и, болезненно сморщившись, уперся в него зубами. – У меня было подозрение… – раскачиваясь, сказал, будто простонал, он. – Я же видел и это вохрение жидкой плавью, золотистой охрой с подрумянкой по светло-оливковому санкирю! А белильные оживки, мелкие такие, реденькие, нанесенные короткими штришками? Я же сам говорил, что она какая-то первозданная. Эта голубизна на хитоне исконная какая-то… И серо-синие пробелы на мантии левого ангела… Но поймите же: она ведь так хорошо сохранилась! Есть бесчисленные подражания, многочисленные копии… Да и не верю я, что можно случайно, у какой-то старухи, купить за двадцатку пятнадцатый век!.. Не верил… – Голос его упал.
Люсин удивился, что Михайлов сказал почти то же, что и профессор-эксперт. Оба они сказали «не верю». И Женевьева – он тут же вспомнил – тоже, кажется, сказала так.
«Может, в этом все дело? Это “не верю” продиктовал им профессиональный опыт, притаившиеся где-то на дне души разочарования, развеявшиеся надежды. Безусловно, искренне… Но профессор сказал, не видя доски. У этого же она была черт знает сколько. Впрочем, профессорское звание тоже не даром дают…»
– Значит, если я правильно вас понял, – Люсин опять взял ручку, – вы обманулись в этой иконе?
– Да.
– Хорошо. Так как вы отвечаете на вопрос о древности?
– Отрицательно. Я не знал.
– Это было во вторник?
– Что?
– Продажа иконы.
– Да, во вторник. Часов около четырех.
– Ваш сосед был в то время дома?
– Не знаю… Не помню…
– А что вы делали после того, как иностранец ушел?
– Поехал к одному старичку-коллекционеру, к Дормидонтычу. Это можно проверить…
– Когда вы ушли от него?
– Часов в семь.
– Как вы провели среду?
– Среду?
– Да, что вы делали назавтра, после продажи?
– В среду?.. Постойте! Кажется, я был весь день дома. Отделывал интерьер.
– Кто-нибудь может это подтвердить? Лев Минеевич?
– Не знаю, право… Возможно. Мы уже так привыкли к совместному существованию, что перестали замечать друг друга. Я по крайней мере… И он, наверное, тоже… Хотя именно в тот день – да, совершенно точно, в среду, часов около пяти, – ко мне приходил Кирилл Анатольевич Воздвиженский!
– Кто он, этот Воздвиженский?
– Проректор духовной академии.
– Он согласится подтвердить, что приходил к вам?
– Я так думаю! Он же действительно приходил. Лев Минеевич, вспоминаю теперь, даже открыл ему дверь.
«В таком случае у тебя железное алиби. И на вторник и даже на среду… Как я и ожидал, налицо алиби…»
– Как, где и когда вы познакомились с иностранцем?
– В комиссионном на Арбате, в понедельник, совершенно случайно разговорились.
– Вы продолжаете настаивать на прежней версии?
– Не понимаю…
– О случайном знакомстве в магазине я уже слышал от вас в первую нашу встречу.
– Ну и что? Как было, так и говорю.
Люсин чуть приподнял брови и повел плечом, всем своим видом показывая, что лично ему совершенно безразлично, врет Михайлов или же говорит правду.
– Я же вам правду говорю! – наклонился к нему Михайлов.
– Сколько раз вы встречались с ним после знакомства? – Люсин словно не обратил внимания на эти слова Михайлова.
– Один-единственный раз, у меня на квартире.
– Что вы можете сказать по поводу его исчезновения? Что знаете об этом?
– Абсолютно ничего. Я к этому не причастен.
– Он не делился с вами планами на будущее? Не говорил, к примеру, как собирается провести завтрашний день?
– Нет. Мы говорили только об искусстве.
– Где вы приобрели эту икону?
– У одной старухи. Купил.
– За сколько?
– Не помню… точно. Задешево.
– Только что вы упомянули, что не верите в древние иконы, которые можно случайно купить у старухи за двадцатку.
– Разве?
– Представьте себе.
– Ну, двадцатку я употребил в фигуральном смысле, в том смысле, что дешево.
– А продали за пятьсот… Вы часто так продавали иконы?
– Нет. Это был первый и последний раз.
– А покупали?
– Я, знаете ли, чаще меняюсь.
– Это как понять?
– Старухи любят яркие, новые иконы, без дефектов и охотно отдают за них старые образа. Порой ведь берешь совершеннейшего кота в мешке – абсолютно черную доску! Никогда заранее не знаешь, что из нее получится. Отмоешь, потратишь время и труд, там, – он развел руками, – только пятна облупленной краски и дырки от оклада.
– Вот вы то и дело говорите: «Старуха, старухи…» Это основная ваша клиентура?
– Нет, конечно… Но с ними, естественно, чаще всего приходится вести дело. Да и кто в основном вокруг церквей трется? Старухи опять же…
– А у вас какие дела с церковью?
– Я же реставратор!
– Кто назначил цену за «Троицу»?
– Я.
– И он сразу согласился?
– Сразу. Сам даже взял стремянку и полез снимать.
– Видимо, не в пример вам он правильно распознал ценность вещи.
– Вряд ли…
– Почему вы так думаете?
– Они там, за рубежом, наслышаны о русском Эльдорадо, думают, что у нас Византия чуть ли не на улицах валяется. Купит какой-нибудь дурак попорченную доску восемнадцатого века, а дома у себя кричит, что это Рублев или Дионисий.
– А вы-то откуда знаете?
– Люди говорят.
– Они-то, конечно, все там простофили, – усмехнулся Люсин. – Этот, который у вас «Троицу» купил за пятьсот целковых, тоже, видимо, очень наивный мужик… С кем из иностранцев вы имели дело раньше? Кому и когда продавали иконы?
– Иконы я не продавал и с иностранцами, кроме этого, никаких дел не вел.
– Раньше вы утверждали, что и этого приняли за русского, поскольку он говорил без акцента, но потом одумались и сознались. Откуда на самом деле вы узнали, что он иностранец? Он вам представился?