Абсурд, конечно. Но что-то в этом эллипсе все же было. Какая-то очень неслучайная сумасшедшинка.
– Что можно клеить этой штукой? – спросил Люсин высокого химика с вьющейся ассирийской бородой, вызывающе черневшей на фоне безупречно белого халата.
– Все, что угодно: бумагу, дерево, камень, металл, шерсть, стекло, фаянс.
– Капли упали сверху вниз?
– Конечно. – Химик поднял брови. – Как же иначе?
– Вот я и говорю: как же иначе?.. Он что-то клеил у себя на голове. Надо послать людей в гостиницу. Пусть тщательно исследуют пол в ванной и перед гардеробом, у зеркала… А что у него там, в пузырьках, оказалось?
– Ароматические соли, эссенции, шампунь, бесцветный лак для ногтей, ацетон, всевозможные кремы и, конечно, кельнская вода.
– Что?
– Одеколон.
– Ах, одеколон… – Люсин покосился на химика. – Для бритья, надо полагать… А зачем ацетон? Для маникюра?
– Видимо. Лак смывать, если начнет отставать.
– А больше ничего им смыть нельзя? Вот это нельзя? – Люсин кивнул на бесштанный манекен. – Я про клей говорю.
– Сейчас проверим. – Химик вынул стеклянную пробку из бутылки с ацетоном, набрал его в бюретку и смочил ваткой лацкан. – Начисто, – объявил он, помахав перед носом ладошкой, чтобы развеять запах. – Прекрасно растворяет.
«Что же он клеил и что смывал, гад? Парик небось. Неужели все же парик? А вдруг это он не для конспирации, а потому что лысый? С него станется. Вполне. Лак, маникюр – абсолютно в стиле.
Будем рассуждать последовательно и строго. Мало ли что мог он клеить? И когда? Ведь никто не сказал, что он делал это вчера или позавчера? А вдруг это было еще до приезда в Москву? Э нет, так не пойдет. Рубашка, она о многом говорит. У него же дюжина рубашек. Зачем? Очевидно, чтобы чаще менять. Восемь из них первозданной свежести, четыре, в том числе и эта, лежали на отдельной полке. Нет, недавно он клеил, подлец! Теперь: что клеил? Если нечто, к внешнему виду отношение не имеющее, то пока можно вообще всю эту историю отложить. Поэтому станем полагать, что дело все-таки касалось внешности. Если он заклеивал себе пролысину на макушке – это не наше дело, пока во всяком случае. В итоге остается лишь вариант с более или менее радикальной переменой физиономии. Тут дело закручено туго: не нос же он себе подклеивал и не глаза. Либо волосы, либо усы, либо бороду. Здесь, как говорит «Бюллетень по обмену жилплощади», возможны различные варианты.
Если у него косметический парик, то пока позволительно на это закрыть глаза – все равно как на природную шевелюру. Парик – штука постоянная. Остаются усы и борода. Бороду можно наклеить, куда-то там сходить, в укромном месте снять и вернуться в первозданном виде домой, в гостиницу то есть. То же относится и к усам. С той лишь разницей, что в документах дядя фигурирует в усах, но без бороды. Отсюда с неизбежностью вытекает, что меньше всего мороки с усами. Вышел из гостиницы, отклеил, сделал свое, неведомое, но, наверное, не очень благородное дело (иначе зачем же маскироваться?), наклеил усы и предстал перед людьми в привычном облике.
В таком случае наши фотокарточки помогут как мертвому припарки…
Люсин поднялся к себе в кабинет и занялся полукилометровой картой, на которой был обозначен интересовавший его отрезок дороги с прилегающими окрестностями.
Но тут зазвонили сразу два телефона.
Одна трубка принесла весть, что вблизи наиболее важных объектов ольхово-цементного комплекса вкупе с лужами не наблюдается. Другая обрадовала, что парикмахерский цех человека на фотокарточке 9x12 не признал.
– Спасибо! Хорошо, – сказал в одну трубку Люсин. – Хорошо! Спасибо, – сказал он в другую и добавил: – Мы вам пришлем другие фотокарточки.
Положил обе трубки и взял третью, внутреннего телефона:
– Фотолаборатория? Это Люсин говорит. У вас фотография, что вы для нас размножили? Так вот, сделайте, пожалуйста, три варианта: номер один – с усами и с бородой, номер два – с бородой, но без усов, номер три – без усов и без бороды… Какую бороду? Ну среднюю, не очень большую… Да и размножьте тоже… Мы разошлем. «Ощущение такое, будто гоняешься за пустотой. Человек-невидимка. Фантомас… Что же еще можно сделать? Антикварными магазинами и образами займемся завтра. Зарубежные сведения поступят не скоро. Что же сейчас еще можно сделать?»
Он позвонил дежурному по городу и попросил держать его в курсе всех происшествий – будь в них что-то невыясненное или же странное. Особо упирал на последнее, ибо чувствовал, что дело ему досталось очень странное. Надо сказать, что на то у него были некоторые основания. Зато уверенности, что дежурный понял его правильно, не было. Глянул на часы – самое время обедать. Позвонил, справился об антикварных магазинах. Их оказалось довольно много: главные – на Арбате и Горького, а также магазины на Береговой, на проспекте Мира, Комсомольском проспекте и антикварной мебели около Бородинского моста. Но без фотографий туда нечего и соваться. Хочешь не хочешь, а надо ждать.
Пошел в столовую. Бросил грохочущий поднос на дюралевые направляющие, положил на него алюминиевые ложки и вилку. Стал толкать вперед, продвигаясь в небольшой очереди. Есть особенно не хотелось. Взял четыре стакана компота и полную тарелку борща, подумал и добавил еще порцию кальмаров под майонезом.
Стоявший сзади незнакомый, коротко остриженный парень покосился на его поднос и вдруг засмеялся:
– Скажи мне, что ты ешь, и я скажу тебе, кто ты…
– Ну кто? – лениво повернулся к нему Люсин.
– Вы, товарищ, имели отношение к плавсоставу, где, кроме как пить компот или перетягивать канат, делать абсолютно нечего.
– Почему же? Можно еще в домино сыграть.
– Во-во! – обрадовался парень. – Забить «козла», а после кукарекать под столом… И еще вы, товарищ, жили в высоких широтах.
– А это откуда видно?
– Вы взяли одно только первое.
– Может, я есть не хочу?
– Нормальный человек – я имею в виду жителей средней полосы, – когда не очень голоден, берет все-таки второе.
– Обычно.
– Совершенно верно: обычно. Полярник обычно берет первое.
Люсин рассмеялся.
– Ладно, ваша взяла. Меня Люсин зовут, Володя.
– Очень приятно, Володя. – Он пожал протянутую Люсиным руку. – Гена Бурмин.
Люсин слегка поморщился.
– Ну и хватка у вас, Гена! – сказал он, помахав ладонью. – Дзюдо небось какое-нибудь?
– Подымай выше – карате.
– Это что – когда кирпичи ладонью разбивают?
– Можно и кирпичи.
Они сели за один столик.
– Очень вы подготовленный товарищ, – сказал Люсин.
– К чему это? – ухмыльнулся Гена, поднимая глаза от тарелки.
– К нашей работе.
– Промах, товарищ Люсин. Я здесь случайный гость. Я, видите ли, редактор. Редактирую приключенческие книги. Поскольку же в последнее время многие из ваших коллег подались в литературу, я вынужден их время от времени навещать. То они ко мне в редакцию приходят, то я к ним в этот богоугодный дом – так и живем.
«Занятный парень», – подумал Люсин. Гена ему определенно понравился.
– А вы, случайно, не пишете? – спросил Гена, вытирая губы салфеткой.
– Не пишу, – сокрушенно вздохнул Люсин, – не умею. У меня товарищ пишет. С историческим уклоном.
– Кто же это, если не секрет?
– Юрий Березовский. Может, слыхали?
– Ну как же! – Гена всплеснул руками. – Это же мой автор и приятель.
«Занятно», – подумал Люсин, не очень удивляясь привычному коловращению жизни.
Только вчера он думал о том, что надо бы повидаться с Березовским, и вот – пожалуйста, случайная встреча: за столом сидит человек, который отлично знает Березовского. Что это – чудо? Или свойство мира, который, как уверял один ученый чудак, есть только воля и представление?
Люсин знал, как иные случайные совпадения укладывают человеческую жизнь в такую железную прямую, что только разводи пары и дуй по ней, словно по рельсам.
В сущности, ведь ничего не меняется. Все равно даже без этого знакомства в столовой встреча с Березовским состоялась бы. Потому что это необходимо, потому что, кроме Юрки, ни один человек в мире с этим делом не справится. Тут все ясно. Но если этот коренастый, черноглазый парень – Юркин приятель, то и с ним тогда рано или поздно пришлось бы встретиться. Вот в чем скрыта страшнейшая диалектика. Как будто случайность, а попробуй избегни ее. Минуешь один закоулок, где она подстерегает тебя, так она все равно столкнется с тобой нос к носу за ближайшим поворотом.