И вдруг каменный полет оборвался. Словно кто-то невидимый подтолкнул Нелли локтем. И как раз, как упомянула она старую княгиню. Гиль! Великая важность ей до этой игуменьи! Которая вдобавок даже в лицо-то ее, Нелли, не знает, только и наслышана про светлые волоса…
Нелли вскрикнула и вскочила на ноги. Мгновение стояла она в самой глубокой задумчивости, а затем кинулась со всех ног к дому.
Спустя полтора часа, войдя в комнату матери, Нелли застала Елизавету Федоровну за вышиванием гладью. Прежде обозначенный лишь пустым контуром, бант на посохе маленькой пастушки стал теперь цвета само.
— Я сегодня хотела бы побыть одной, дитя, — произнесла она, подняв голову. — Отец твой опечален, и мне не весело.
— Маменька, я не хотела Вас обеспокоить, — Нелли села тем не менее на скамеечку для ног. — Но, чаю, просьба моя могла бы Вас обрадовать.
— Вот как? — Елизавета Федоровна улыбнулась.
— Маменька… Помните, вчера письмо было от княгини? Мне бы хотелось… хотелось погостить в монастыре. Необязательно, она уж с младенчества меня не видала.
— Нелли? Ты хотела б в монастырь? Право, вот неожиданность! Крестная была бы рада хоть и тебе одной… Да и обижается она… А на меня монастырские стены наводят тоску. Воистину, Бога надобно иметь только в сердце, прав великий просветитель… Впрочем, тебе рано такое знать.
— Так Вы ради моей затее?
— Ох, не знаю. Подумай, в обители надлежит подниматься чуть свет, разве ты к такому привыкла? А выстаивать все длинные службы? Конечно, крестная не станет тебя неволить, ты гостья, а не паломница. Но злоупотреблять положением гостьи в монастыре нехорошо. Другие приехали молиться, надобно жить с ними вровень, чтоб никого не отвлекать от благочестивых мыслей своей особой. Наверное ли ты этого хочешь?
— Я не стала бы никому мешать, право слово!
— Может, и вправду тебе нужно отвлечься, дитя. Конечно, для девочки твоих лет всякая поездка — изрядное приключение. Но так вдруг… Да и кого я с тобой пошлю?
— Катьку с Парашкой! А отвезет нас Фавушка, ему все равно покуда дела нет.
— Да ты, я гляжу, уж обо всем подумала! — Во взгляде Елизаветы Федоровны промелькнуло сомнение.
— Маменька, ну пожалуйста! — Нелли умоляюще свела руки.
— Право, не знаю… Надобно поговорить с отцом.
Подобный поворот разговора Нелли не слишком встревожил: обо всем, что до нее касается, решать не отцу. Его обвести легко, куда легче, чем мать.
— Спеху нет, мы подумаем. Ступай теперь, Нелли, Господь с тобою.
Катя и Параша поджидали в комнатке Нелли.
— Ну что, что, расхорошая моя, отпускает? — прыгнула навстречу Катя.
— С папенькой, говорит, обсудит, пустое! — быстрым шепотом ответила Нелли. — Отпустит, право слово, отпустит! К папеньке подольщусь, да и виноваты они перед ней, перед княгиней-то.
— Ох, боязно мне, — вздохнула Параша.
— Я б тоже боялась, — блеснув жемчужными зубами, усмехнулась Катя. — Только касатка наша куда как хорошо надумала. Одно в толк не возьму. Покуда разрешат, покуда сборы, ведь не пустят без сборов-то… Как же далеко крысий барин Панкратов за это время укатит? Догоним ли?
— Не догоним! — Нелли засмеялась: море ей было по колено с тех пор, как сверкнула в голове спасительная разгадка. — Нипочем не догоним! Ну и подумаешь! Мы и догонять не станем!
— Как это не станем?! Зачем же тогда?!
— Не нужен нам Панкратов, не нужно за ним нестись очертя голову! Кому он ларец везет? Проклятому Венедиктову! А проклятый окаянный Венедиктов живет в Санкт-Петербурхе! Вся молодежь у него бывает? Ну и разве трудно его дом отыскать? Так что пусть маменька хоть неделю сундуки укладывает. Успеем, у нас свои сборы.
… Чердак зарос паутиною так, что невозможно было ступить шагу. Притом новой, серебристо-свежей паутины, в которой пауки вправду жили, поблескивало в полумраке совсем немного, а старая, заброшенная, прогибалась под серой пушистой пылью. Охотней всего грязные паутинные узоры отчего-то переводились как раз на белое платье Нелли.
— Тихо вы, чуть живого паучка не задели, — негромко проворчала Параша.
— Ты еще таракана побереги, — фыркнула Катя.
— Глупая ты, Катька! Пауков обижать никак нельзя.
— А почему? — Нелли осторожно пробиралась к сундукам, расставленным у дальней стены.
— Не знаю почему. Нельзя, да и все.
— Вот оно! — Нелли стояла около двух зеленых сундуков, окованных заржавевшим железом. — Хоть не на замках, и то легче.
Тяжелая крышка, однако, подалась не без труда: девочки толкались и мешали друг другу, силясь ухватиться одновременно.
— Ух!
На серой холстине, в которую было уложено содержимое сундука, Нелли заметила прилепленную записку, сделанную маменькиной рукой.
— Чего тут написано-то?
— «Платье Ореста от младенчества до семи годов». Не то!
Записка, явившаяся в пылевом облаке из второго сундука, гласила: «Платье Ореста от семи годов и старше».
— Вот, оно самое! Слава Богу, маменька каким-нибудь беднякам не раздала, небось руки не дошли.
— Как раз сойдет, чего молодой барин, покойник, годочков в десять нашивал.
Параша, пытаясь снять паутину ладонью, размазала грязь по всему округлому личику.
— У тебя усы от грязи! — Нелли не удержалась от смеха, хотя и подозревала, что и сама глядит Сендеролою.
В мешковине, переложенные от моли лавандовыми сашетами, аккуратно лежали панталоны, жилеты, сорочки, сюртучки.
— Мало… А это велико… Как раз, откладываем, и это, это тоже годится… Куда ты? — окликнула Нелли Катю, вновь залезшую в первый сундук. — Я ж сказала, там одежда, что он до семи лет носил, все ж маловата будет, как ты думаешь?
— А башмаки? А чулки? — Катя засмеялась. — Небось мужская-то нога больше! А у тебя-то вообще два с половинкою вершка ступня, хоть бы до трех дотянуть.
Груда одежды на полу росла. Нелли выбирала из сундука, Параша и Катя раскладывали отобранное на две кучи: понарядней и попроще.
— Ладно, к ночи придем да унесем. Как хорошо, мадам Рампон нету!
— Да уж мадама твоя мигом бы пронюхала. Хоть бы умыться успеть, всяк сразу скажет, что с чердака.
Однако не в чердаке заключалась главная трудность сборов. Кое-что надлежало взять из комнаты Ореста, чьи вещи еще лежали на своих местах неразобранными, ожидая сороковин. По семь раз на дню наведывались туда то Кирилла Иванович, то Елизавета Федоровна.
— Вот чего, — уже не заботясь о чистоте платья, о коей, впрочем, уже трудно было порадеть, Нелли уселась на пол. — Вместе туда нельзя. Одну меня застанут, так отговорюсь как-нибудь. Зашла, мол, посидеть. И брать ничего нельзя, до самого отъезда. Я тебе, Катька, скажу, куда положила, а ты в последнюю минуточку забежишь да возьмешь. Пистолеты я возьму старые, Ла Марровой работы. Я их хорошо знаю. Орест их и не брал в Петербурх-то, им лет тридцать, если не боле. А шпагу ту, что с закрытым эфесом.
— Шпагу-то зачем? И колоться ты ей не умеешь.
— Умею… капельку.
— Что толку? Только людей тешить — мальчишки при шпаге не ходят. Нешто ты офицер или чиновник? А какого такого чину?
— Я носить шпагу не стану, — тихонько сказала Нелли. — В клади припрячем. А все-таки покойнее как-то с ней.
— Тогда и кинжалы возьми, два.
— Эх, не рано ли сборы-то затеяли? — вздохнула Параша. — Ну как не отпустит барыня-то?
— Отпустит, непременно отпустит, — уверенно ответила Нелли, и сама же задалась вопросом: отчего взялась эта уверенность? Однако что-то говорило ей, уверенность не напрасна. Все выйдет так, как она затеяла.
Глава IX
И позволение вправду было дано, хотя сборы затянулись почти на неделю. Всю девичью посадили за работу, в том числе и Катю с Парашей — по два дня не было возможности иной раз перемолвиться словом. Но и у Нелли работы было хоть отбавляй — ей надо было тайком исписать целую гору бумаги. Кто только подсказывал ей, маленькой Нелли Сабуровой, все эти хитрости?
И вот, наконец, карета стояла у лестницы, запряженная гнедой парой. Дом был пуст: все от мала до велика высыпали прощаться с Нелли.