— Мишук, ты прорубил днища у остальных лодий?
— Да, атаман! — прогудел огромный Мишук, бывший пушкарь, дезертировавший из Новгорода в те страшные часы, когда к городу только подходили войска царевича [22]. — Все прорубил. Одну только оставил…
— Что?! — Ворон резко обернулся, недоверчиво уставившись в лицо пушкарю.
— Так, это… — замялся тот. — Может, кто ещё спасётся! Из наших-то…
— Мишук! — со скрежетом зубовным сказал Ворон. — Я тебе сколько велел прорубить днищ? Все?
— Все! — подтвердил разбойник.
— А ты одну оставил?
— Оставил, атаман! — покаянно опустил голову Мишук. — Так ведь там — наши…
Тяжело вздохнув, Ворон резко провёл большим пальцем по глотке. Мишук — на свою беду — этого жеста не видел. Как не видел он и быстрого выпада одного из приятелей. Так и повалился, только захрипел тихо, да царапнул скрюченными пальцами за пробитую саблей грудь…
— Приказы Ворона выполняются от слова до слова! — тяжёлым взором обведя остальных разбойников, коротко сказал атаман. — Всем понятно?
Никто не посмел возражать…
— Ну, так… — задумался Ворон. — Идём через Светлые топи!
Хоть и страшна была кара за непослушание, понесённая Мишуком, выполнять новый приказ Ворона никто не торопился. Светлые топи, прозванные так за исключительный, почти белый цвет мха и абсолютно голое пространство на пару вёрст вглубь, были страшноватым местом. Ходили слухи о чудищах, живущих в глубинах топей, о леших и болотных упырях… Но куда страшнее упырей была сама топь. Никто никогда не коснулся её дна. А кто коснулся, тому уже вряд ли доведётся рассказать об этом товарищам. Жуткая топь. Предательская. И — широкая. Чтобы преодолеть её от края до края, требовался целый день пути. Без роздыха такой путь не пройти, спасало лишь то, что где-то в часе ходьбы от берега начиналась цепочка плоских островов, поросших редким, хилым кустарником. Там можно было передохнуть, а на двух островах даже захоронки были сделаны. Как раз на такой случай — отлежаться при неудаче
И всё же… хотя разбойники нередко хаживали по ней, имели там промеченные тропки, соваться туда сейчас, до рассвета не хотелось просто жуть как. Всякое может быть. Может, не врут те, кто пугает чудищами болотными!
Ворон, однако, даже не стал оглядываться, первым шагнул в болото. Разбойники — а здесь были собраны самые верные, самые преданные вожаку люди, переглянувшись уныло, полезли за ним следом…
Путь, как и предполагалось, был тяжёл, и даже дюжим мужикам идти по нему было нелегко. Татьяна же выбилась из сил уже на первых шагах и, хотя висела на Дмитре, словно переспелая груша, бледнела всё больше, явно теряя последние силы только на то, чтобы сделать шаг. Казак и сам выглядел усталым. Рожа его, и без того унылая, иссиня-чёрная от синяков и ссадин, перекосилась ещё больше. Когда Татьяна — совершенно невольно — прижималась к нему слишком плотно, раздавался дикий зубовный скрежет, пугавший бедняжку до слёз. Ей всё время казалось, что атаман сейчас отпустит её… А под ногами мягко, слишком мягко пружинил белесый, вызывавший одним своим видом отвращение мох. А вокруг распространяло дикое зловоние болото…
— Много болот я повидал! — прорычал Дмитр, ни к кому не обращаясь. — Но такого даже в нашем Коломасове-сельце нет! Понятно теперь, почему подле него разбойники развелись!
Он сказал это так, будто разбойники были новым видом мошкары или там червяков — с полным презрением в голосе. Казак, а значит — сам разбойник, ибо волжские казаки держали в страхе все города на этой реке и не пропускали без изъятия дани ни один караван, он не готов был воспринимать всерьёз болотных «чудищ». Даже если сам был безоружен и избит, а у них оружия — и даже огненного боя — хватало.
— Нас спасут? — жалобно спросила Татьяна, ещё сильнее прижимаясь к Дмитру, отчего тот, бедняга, позеленел окончательно.
— Спасут, конечно! — прохрипел он. И вдруг, изумлённо распахнув голубые глаза и раззявив рот, утягивая боярыню за собой, одним нырком, по уши, провалился под мох. Татьяна завизжала так громко, что никто не остался к несчастью равнодушным.
— Первый! — буркнул с нескрываемым страхом кто-то из разбойников. — Ну, началось! Держись, браты…
Дмитра вытащили, хотя это и заняло почти четверть часа — трясина неохотно отпускала жертву, взяв в залог до следующего раза сапог.
— Под ноги смотри! — рявкнул рослый шиш, тот самый, что убил Мишука. — Растяпа…
Богу было угодно, чтобы следующим провалился как раз он. Так же, как и в случае с Дмитром, всё произошло мгновенно, разбойник даже гавкнуть не успел. Также пришлось потратить на него немало времени… А потом он ещё долго гадливо сплёвывал тину и грязь изо рта, откашливался и старательно задавливал рвущуюся наружу рвоту…
К тому времени, как прошёл первый час их похода по болоту, «искупаться» в трясине успели все, да и мягкий, пружинистый ковёр мха сменился на жидкую грязь, мужчинам доходящую до пояса, а Татьяне — и вовсе по грудь. Холодная, вязкая грязь холодила тела и требовала немало сил — продавливать её. Татьяна совсем изнемогла. У неё уже не хватало сил на то, чтобы жаловаться и даже стыдливость куда-то исчезла. Грязь, кругом была грязь и вонь. Каждый уже хлебнул хотя бы по глотку болотной жижи, пахнувшей куда хуже дерьма. Да и вкус у неё был такой гадостный…
— Остров! — радостно заорал, а, по сути, прохрипел идущий первым разбойник. — Остров, браты!
Это и впрямь оказался остров. Почти весь он порос кустарником, к тому же был слишком мал, чтобы двадцать человек могло лечь на нём — они разместились сидя вплотную друг к другу. Не было возможности даже развести костёр, чтобы согреться и обсушиться! Да и запалить его всё равно не удалось бы — трут отсырел, и больше напоминал комок грязи, который противно даже в руки взять…
Да к тому же Ворон не дал им отдышаться.
— Вперёд! — прохрипел он, больше похожий на болотного упыря, чем на человека. — Вперёд!
Они ушли не все. На острове остался небольшой отряд разбойников — задержать возможную погоню.
2
Холодная жижа, которою даже грязью назвать — похвалить, хлынула в не успевшие закрыться глаза, в нос и уши, в распахнутый в бесполезном и даже вредном вскрике рот. Резко раскинув руки, пан Роман попытался найти хоть что-нибудь, за что можно было зацепиться… Но вокруг была только грязь, жидкая, не способная послужить опорой грязь. И вдруг под рукой оказалось что-то твёрдое, пусть и склизкое. Пан Роман радостно ухватился за это рукой… Похоже на голову. Только лысую. Нет, пожалуй… Пожалуй, что это был — череп!
Пан Роман отчаянно рванулся и — вынырнул. Его тут же ухватили за руки и выдернули из ямы, в которую он провалился исключительно по своей глупости. Ну, и ещё — из-за большого желания обогнать идущего первым сотника-московита…
Кирилл Шулепов, сотник великого мечника, князя Михаила Шуйского, оказался совсем неплохим… для московита. Он не стал возражать, когда десяток казаков — и оба пана в том числе, изъявили желание присоединиться к отряду. Разумеется, им вернули оружие. Отряд набрался большой, в три с лишним дюжины, только на переправу его на единственной целой лодке потребовался час. Ещё два часа отнял путь по болоту. Измотались, а теперь — изгваздались в грязи все поголовно, хотя тяжелее всего пришлось Мареку и пану Анджею. Оба — невысокие, а Марек даже щуплый, они больше всех страдали. Любое волнение болота приводило к тому, что волны захлёстывали их с головой… Марек даже плыть пытался! Пан Анджей же плавал как топор — задницей… м-гм… топорищем кверху. Ему уберечься было сложнее, и он окончательно озверел. Судя по тем клятвенным обещаниям, которыми он сыпал, прерываясь только на то, чтобы выплюнуть очередную порцию грязи изо рта и прочистить глаза, разбойникам должно было прийтись несладко, когда они, наконец, окажутся в пределах досягаемости его кончара. Правда, на его месте пан Роман лучше помолчал бы… Ну да пан Анджей никогда не шёл лёгкими дорогами. Теперь же, видимо, заразившись, совсем по-Медведковски поступил и пан Роман. Надо ж было ему соступить с торной тропы, по которой шёл, двигаясь след в след за сотником Кириллом! Теперь, вынырнув и прочистив глаза, он увидел перед собой целую цепочку медленно бредущих по пузо в грязи воинов. Встать в строй удалось только десятым. И обгонять лучше более не пытаться! Хватит, попробовал…