— Да, я заметил, что он предпочёл сбежать! — насмешливо припомнил Кирилл. — Гляди-ка, сколько уже место пустует. И боярыня наша — сбежала! Ладно, пусть милуются голубки… напоследок!
В зале стоял шум, почти никто уже не говорил шёпотом и каждый — пытался перекричать собеседника. Однако вошедший в этот момент в зал пан Роман каким-то чудом услышал слова сотника и, встав против него в нескольких шагах, холодно поинтересовался:
— Это как?
— Как, как! — немедленно подпустив холода и в свой голос, ответил ему Кирилл. — Так! Она — мужняя жена боярина Ильи Совина. Жена перед Богом и людьми! Ты — православный… как станешь жить с ней? Во грехе? Если у вас и будут дети, они будут байстрюками! Незаконнорожденными! Ты этого хочешь? Хочешь, чтобы род твой пресёкся? Чтобы не было больше на земле его? Тогда вези её к себе, в Смородиновку! И послушай, что скажет тебе твой священник! Вряд ли это будет благословение святой церкви…
Пан Роман смертельно бледнел с каждым словом и судорожно сжал в ладони рукоять кончара.
— Ты закончил? — тяжело спросил он, когда московит умолк. — С чего ты решил, что имеешь право говорить мне такие слова? Кто ты такой, чтобы судить меня? Кто ты такой, чтобы судить ЕЁ?!
— Я-то? — просто спросил Кирилл. — Меня послали за ней. Думаю, я привезу её обратно…
— Послушай, сотник! — отчаянно сказал пан Роман, делая шаг вперёд и цепко хватая его за плечо. — Только послушай, потом будешь возражать!
— Да слушаю я тебя, слушаю! — скупо усмехнулся Кирилл.
— Тебя ведь твой царь за чем посылал? За ларцом! Так?
— Так…
— За Татьяной он тебя не посылал! — за Кирилла закончил пан Роман. — За ней тебя её муж, сам боярин Совин послал! Ну, так ведь и Бог с ним, с боярином! Что он тебе?
Кирилл ещё мрачнее усмехнулся:
— Хорош я буду, если не привезу ни ларца, ни бабы! Царь ладно, он ещё и не царь… если не повенчался спешно, пока ещё какого претендента не нашли. А вот боярин Совин… с ним мне ссориться не резон. Тем более, если без ларца вернусь! Он сейчас многое может, за ним — городовые казаки и стрельцы. За ним — тысяча воинов и он куда ближе меня к царю Василию!
— Он прав, мессир Роман! — внезапно подал голос сидевший вне подиума, но, тем не менее, прислушивающийся к разговору лекарь Иоганн Стефенссон. — Нельзя ж и на ёлку влезть, и штаны не ободрать… Так у вас, московитов, говорят?
— Приблизительно! — буркнул Кирилл, напряжённо следя за тем, как изменяется лицо пана Романа, как на нём отражаются перипетии борьбы, происходящей в глубине души молодого шляхтича.
— Так я и говорю, надо делиться! Либо ларец, но его нет, либо — девка! — докончил свою мысль лекарь.
— Так ведь ларца — нет! — напомнил ему Андрей Головня, даже не представляя при этом, какую бурю поднял в душе пана Романа
— Раз ларца нет, остаётся одна только панна Татьяна! — оторвав рожу от тарелки, промычал пан Анджей. — Надо бросать жребий!
— А как это? — опешил Головня. — Кто выиграл, тому и досталась, что ли?! Ну, ты шутник, пан Анджей!
Пан Анджей похвалы не услышал — он вновь погрузился в хмельную дрёму, и непохоже было, чтобы собирался вновь просыпаться.
— Шутник… пробурчал пан Роман. — Разъяснил бы сначала, как это — жребий бросать! И что мне говорить Татьяне, если я — проиграю?!
Почему-то московит дёрнулся, словно собирался что-то сказать. Почему-то окаменело лицо Андрея Головни… Лёгкие шаги за спиной заставили пана Романа обернуться, но прежде, чем он успел вглядеться в разъярённое лицо своей возлюбленной, оглушительная пощёчина лишила его способности видеть и слышать…
— Так значит! — голос её был холоден, вот только от этого холода бросало в дрожь. Могильный был холод!
— Ты что, любимая?! — промямлил растерянный пан Роман, на всякий случай попятившись. — Я же… Я же ничего! Это всё Анджей! Пан Анджей во всём виновен!
— У тебя во всём пан Анджей виновен! — впервые, наверное, Татьяна показала свой истинный норов, и при первых же проявлениях его пану Роману стало неуютно, и он мысленно вознёс молитву, страстную и истовую к Богородице — чтобы угомонила Татьяну.
Та, меж тем, продолжала бушевать, не слишком стесняя себя в выражениях, и не особенно понижая голоса. От нижних столов стали прислушиваться…
— Ты — изменщик! Соблазнитель коварный! — кричала боярыню, разойдясь. Волосы её растрепались, лицо раскраснелось… Она сейчас очень походила на базарную торговку. Бр-р-р! Не об этом мечтал пан Роман той прохладной майской ночью, когда похищал Татьяну из-под бдительного ока тётушек и нянюшек, из дома боярина Совина! А сердечной теплоты и ласки ему последнее время доставалось не слишком много. Правду сказать, совсем не доставалось. С тех самых пор, как они оставили позади постоялый двор бедняки Моисея, так и закончилась тёплая пора их любви. Причём похолодало так резко, что пану Роману оставалось только гадать, в чём он провинился. Или и впрямь ни в чём, а только не было настоящей любви… Увы…
— Любовь моя! — сумел, наконец, он вставить слово, в душе сгорая от стыда за эту безобразную сцену. — Любовь моя, но разве я согласился?! Разве можешь ты обвинить меня, что я променял тебя, мою бесценную, на какой-то сундук? Нет! Я только и сказал, что пан Анджей мог бы быть конкретнее! Может быть, мы не поняли его. Может быть, он пошутил… Ну что возьмёшь с пьяного?!
Ну не получалось у него сегодня уломать её! Никак не удавалось не то, что успокоить — даже разговор перевести! Суровая и несправедливая отповедь боярыни, последовавшая за этим, повергла его в состояние совершенного изумления, а остальных заставила чувствовать себя неловко…
Она — кричала Татьяна, — отдала всё, что могла, положила на алтарь любви. В ответ же не получила даже малого — ответной любви к себе… Впрочем, она ещё много чего кричала, под конец и расплакалась…
— Ты видишь, сотник, что я могу тебе ответить! — развернувшись к Кириллу, решительно сказал пан Роман. — Нет! Она останется со мной, и я буду защищать её честь и жизнь, пока хоть капля крови останется в моих жилах!
Кирилл был мрачен и холоден. Желваки волнами ходили у него на скулах, а пальцы, сжавшиеся на рукояти сабли, побелели от напряжения.
— Я ведь могу и силой взять! — тихо, с явственной и нескрываемой угрозой, сказал вдруг он. — У тебя — десяток молодцев, у меня и сейчас — поболее полусотни здоровых! Даже и считать-то стыдно!
Настал черёд пана Романа играть желваками.
— Я рискну! — тихо, но твёрдо сказал он через некоторое время. — Положусь ну твою лыцарскую честь, да не порушу своей!
Кирилл криво усмехнулся.
— Зря ты это, пан Роман! — вполне дружелюбно сказал он. — Ну, ладно! Поговорили, да и хватит! Павло!
Стрелецкий полусотник последние мгновения сидел мрачным, насупленным. Повинуясь слову сотника, он вскочил на ноги. Его громовой рык мало чем уступал рыку пана Анджея… И от слов его мороз пошёл по коже.
— Стрельцы!!! — прокричал Павло. — Фитили пали!
И тут-то стало ясно, почему за столом было так мало здоровых московитов. Вовсе не потому, что их мало осталось. Просто два десятка стрельцов, голодных и трезвых, а потому — очень злых, просидели почти весь пир на двух протянувшихся вдоль зала открытых галереях. Галереи эти были подвешены под самой крышей, и с них простреливался весь зал. Судя по тому, что дымки оттуда пошли густо, наверху засели сплошь молодцы с огненным боем. Ну, и по сколько пищальных пуль приходилось на каждого из десяти бойцов, оставшихся под рукой пана Романа? А сколько его казаков способно было взяться за саблю с правильной стороны? После того, как было выпито две-три бочки доброго вина и один Бог знает сколько пива и браги?!
— Твою мать… — в бессильной ярости прошептал пан Роман. — Ах ты ж… предатель!
— Я — осторожный! — гордый собой, возразил Кирилл. — Потому за тобой и послали — МЕНЯ!
— Князь Михайла Васильевич плохих сотников не держит! — поддакнул Павло Громыхало. — А впрочем, ты, наверное, это уже понял!