А сабля у сотника была хороша. Не московской работы — точно. И не крымской. Скорее — казанской или астраханской. Ишь, вся изукрашена вязью! И острая… И сталь — хорошая. Восточная сталь. Хорошо, если не булат! Вот тогда и впрямь — тяжко. Его-то кончар, хоть и доброй ковки, булатному клику уступит.
Внезапно яростно выкрикнув, сотник прыгнул вперёд, резко и сильно ударяя сверху вниз. Удар был слишком простой, но очень быстрый и сильный. И, опять же — клинок булатный…
Пан Роман даже не стал пытаться поймать клинок на кончар. Что там после этого случится — Бог весть, а лежать с разрубленным черепом он вовсе не желал. Вместо этого, он резко шагнул в сторону и резко ударил по падающей сабле сбоку. Вот он — недостаток удара, на который рискнул московит! Сила инерции при нём такова, что уже не остановишься, не увернёшься от ответного удара…
А, однако, московит сумел увернуться! Кончар шёл остриём точнёхонько в бок, обтянутый кольчугой, а проскрежетал по животу упавшего на спину Кирилла.
Сотник тут вскочил на ногу, и его сабля весело заплясала, угрожающе нацеливаясь то в грудь, то в живот, а то и вовсе — пониже живота пана Романа. В глазах сотника пан прочитал свой приговор… Вот только опускать руки и сдаваться, подставлять шею под милосердный удар, он не собирался.
Короткий выпад. Свист сабли, рубящей пустоту… и яростный вопль сотника, когда кончар, пусть всего лишь на пядь, но вошёл ему в бедро. И хруст рвущейся плоти, когда пан Роман крутанул кончар, пытаясь вогнать его поглубже и уперев остриё в кость.
Однако ляхи и казаки рано радовались и ещё раньше принялись праздновать победу. Кирилл лишь захромал, да озверел ещё больше. Два быстрых, мощных удара, которые он обрушил на пана Романа, были под стать тому, первому… но куда тоньше по исполнению. Оба раза лишь быстрота реакции спасали пана Романа от верной смерти. Третий же удар, летящий в плечо, пришлось-таки принимать на поставленное поперёк лезвие кончара. Не было уже времени отвернуться. И не было места, чтобы отпрыгнуть и позволить сабле в третий раз выщербить доски в полу.
Слава гданьской стали кончара! Выдержала, хоть и выщербилась! Ах, как же больно было кисти, как гудела рука, когда сабля отлетела вверх…
А сотник-то удивился! Похоже, чуть ли не в первый раз его удар не пробил защиту. Удивился, растерялся… Это — хорошо. И ещё лучше, что он первый раз за бой — попятился. Значит, потерял уверенность. Значит, может и позабыть про маленькую выбоину под левым каблуком, до которой — пядь с кувырком, не больше. Точно, забыл!
Сотник внезапно споткнулся и начал валиться назад. Пан Роман, хоть ему и было противно это делать, ринулся вперёд… и нарвался на удар.
Бок обожгло страшной болью! Стон вырвался сам, губам не удалось сомкнуться и задержать его внутри. И кончар немедленно дрогнул в ослабевших пальцах. А сотник, ухмыляющийся нагло, уже встал на ноги, и глаза его вновь обещали скорую смерть.
Пан Роман согнулся на левый бок, чтобы боль была не так сильна, но вскоре выпрямился. Нет, не получится облегчить боль. Кончар внезапно начал выворачиваться из пальцев, удерживать его придётся двумя руками…
А не торопился. Ему не было нужды торопиться — его рана, пусть получена раньше, выпускала наружу меньше крови, к тому же и штаны облегали её плотнее, перекрывая ток крови. Пан же Роман слабел с каждым мгновением, весь бок и вся левая штанина намокли от вытекшей крови. И правда, нет нужды его добивать. Ещё немного, и он сам упадёт!
У московита, как оказалось, были несколько иные намерения.
— Сдавайся, Роман! — хрипло сказал он, коротким движением утирая пот, обильно выступивший на лбу. — Сдавайся, пока не поздно! Я сохраню тебе жизнь, обещаю!
— Вот те хрен! — грубо ответил пан Роман. — Да лучше смерть, чем такая жизнь…
Пожав плечами, московит сделал короткий шаг вперёд. Хромает — радостно отметил пан Роман, с усилием поднимая кончар на защиту.
Его шатало. В глазах стояла сплошная муть — то ли от пота, но скорее — от слабости.
— Сдавайся, пан Роман! — отчаянно выкрикнул кто-то из ляхов. — Брось кончар!
— Вот ещё! — прохрипел он в ответ, делая неверный шаг вперёд. — Я ещё спляшу на его трупе!
Ну, это была уже чисто польская гордыня. Московиту даже не пришлось особо уклоняться от его удара, кончар врубился в доски, и там застрял.
Пока пан Роман отчаянно рвал кончар, уже и не надеясь сохранить жизнь, но желая умереть с оружием в руках, московит, не спеша, давая ему шанс, обошёл его кругом, потом резко взмахнул саблей…
Клинок звонко и коротко просвистел в воздухе и опустился точно на затылок пана Романа.
Свет померк в его глазах.
Тут только соизволил очнуться пан Анджей.
— Бей жидов! — заорал он хрипло и снова уронил рожу в миску. От греха подальше его утащили спать на свежий воздух. Мало ли, что ему взбредёт орать следующий раз.
6
— Убийца! — яростно закричала Татьяна, бросаясь на Кирилла с кулаками. — Мерзавец, подлец!
Кирилл даже попятился, так яростен был её напор.
— Окстись, баба! — сурово сказал, заступая ей дорогу, Павло Громыхало. — Не видишь разве — жив твой пан! Ничто, другой раз умнее будет! Если, конечно, наш сотник ему все мозги не вышиб…
— Не должен был! — без особой уверенности возразил Кирилл. — Я вроде не сильно бил!
— Ага, не сильно! — плачущим голосом поддакнул Марек, уже склонившийся над господином. — Лекаря! Господин… Господин… очнись! Да очнись же!
Прежде чем мессир Иоганн, чересчур сильно принявший на грудь сливянки и вина, смог вскарабкаться по короткой, всего из трёх ступенек лестнице на помост, он дважды сорвался. А наверху его место уже заняла Татьяна, что-то нежно воркующая сквозь слёзы, оглаживающая лицо и щёки пана Романа.
— Воды! — сердито выкрикнула она. — Дайте кто-нибудь воды!
— Нет! — возразил мессир Иоганн. — Пока что рано. Дайте лучше что-нибудь с неприятным запахом. Поострее! Чеснок там, можно и лук…
Чесночина — ядрёная, аж слёзы градом от запаха, нашлась, пусть и не сразу. Мессир Иоганн, не долго думая, сунул её под нос пану Роману. Тот, бедный, закашлялся и забился в корчах, его выгнуло дугой… зато пришёл в себя.
— Где я? — прохрипел он, с трудом размыкая глаза. — Ух, как меня… Ох…
Стон был настолько натуральным и полным страдания, что Татьяна разразилась рыданиями, и бросилась ему на грудь.
— Роман! Любый мой! — прорыдала она, уткнувшись носом ему куда-то в подмышку. — Боже, Боже! Покарай этого негодяя!
Кирилл криво усмехнулся. Вот так всегда… Делаешь доброе дело, оставляешь жизнь противнику, а в результате на твою же голову сыплются градом проклятия, а сам противник блаженствует, над ним трясутся, его оберегают… Ему, вон, вина лучшего полную чарку наливают!
Пан Роман попытался встать, но тут напомнила о себе рана в боку. Охнув, он откинулся на спину и вновь потерял сознание, что только усилило суету вокруг него.
— Собираемся! — коротко приказал Кирилл Прокопу. — Павло, твои молодцы пусть будут наготове! Может быть, ляхи и попытаются отбить обратно бабу своего господина…
— Ты её забираешь всё же? — спросил Прокоп, и Кирилл с удивлением отметил в его голосе осуждение.
— А как же! — с нескрываемым удивлением, воскликнул он. — Забираю, конечно! Забыл? Нам за неё тысячу корабленников обещано! Пусть на всех — сумма немалая так и так! Что скажешь, ты отказываешься от своей доли?
— Да я и так неплохо пограбил! — мрачно сказал Прокоп. — А разлучать любящие сердца — грех… Ну и что, что она — мужняя жена! Вот мой дед, было дело, из Казани себе бабу привёз. Мою бабку, кстати! И что, что она замужем была за каким-то татарином? И что, что у неё двое глуздырей уже было? Очинно даже хорошо они жили. Он её, конечно, окрестил, стала она Агафьей. Трое сынов деду родила… моего батю, кстати! Дед трижды в Казань ездил — её детей искал. Так разве ж найдёшь… Там тогда такой погром был — и не сыскать, как бы ни хотелось!