В коридоре свернули направо и остановились перед дверью с блестящей ручкой. На двери красовалась металлическая табличка с единственным словом — «Директор».
Ларин поднял руку и трижды постучал.
— Входите, Ларин Пётр, — раздался знакомый голос.
Толкнув дверь, мальчик вошёл в кабинет. Наталья Ивановна осталась за дверью. Кабинет директора был огромным, как класс. Мебель казалась маленькой, даже какой-то кукольной. Большой директорский стол, а от него в направлении двери второй длинный стол со стульями. Напротив окон во всю стену располагались стеллажи, закрытые стеклом. Там за стеклом на прозрачных полках стояли всевозможные призы, дипломы, грамоты. Справа у двери вешалка, на ней одиноко висела широкополая шляпа.
— Проходи, Ларин Пётр, присажиснял очки и принялся вытирать их руками — так, как это делают все дети.
Наталья Ивановна сделала вид, что не заметила, как плачет мальчик. Она появилась в столовой, когда Пётр доедал кашу и ложка звякала о дно тарелки.
— Илья Данилович просил, чтобы после завтрака ты зашёл к нему.
— Куда? — задал вопрос Ларин.
— В кабинет, в школу. Я тебя провожу.
Они обошли здание, поднялись на высокое крыльцо и остановились перед массивной дубовой дверью. Справа у двери висела металлическая табличка: «Специализированная школа № 7 для одарённых детей». Тяжёлая дверь открылась на удивление легко и бесшумно. Широкий коридор, золотистый паркет, бело-голубой потолок с нарисованными облаками. Когда мальчик шёл по коридору, то ему показалось, что потолок стеклянный и он видит летящие над собой облака.
«Может, на самом деле в этой школе учатся инопланетяне или уж очень правильные вундеркинды», — подумал он. вайся, — указал на стул директор.
В этом огромном кабинете с высоченным потолком, огромными окнами Ларин почувствовал себя совсем маленьким, беспомощным ребёнком. Он отодвинул тяжёлый стул, уселся, положил руки на стол.
— Ты убежал из дому? — строго произнёс Илья Данилович.
— Да, — признался мальчик.
— Это не очень хороший поступок, ведь тебя, наверное, ищут. Ты никому не хочешь сообщить, где находишься?
— Это будет зависеть от результатов нашего с вами разговора, Илья Данилович, — произнёс Пётр Ларин и сам удивился, как по-взрослому он построил фразу.
Кончики губ директора слегка приподнялись вверх, а глаза за стёклами очков сузились, и под очками прорисовались лучики морщинок.
— Ив чём же будет заключаться наш разговор, молодой человек?
Пётр передёрнул плечами, сцепил пальцы рук так, как это делала Соня Туманова.
— Я не хочу учиться в своей школе. Мне там очень плохо и одиноко. У меня там нет ни одного друга, ни одного человека, который меня понимает.
— А откуда у тебя такая уверенность, Ларин Пётр, что здесь тебя поймут? И откуда тебе известно о существовании этой школы?
— В газете прочитал.
С лица директора мгновенно сползла добродушная улыбка, а прямо над переносицей возникла вертикальная складка.
— Это в вашей нехорошей школе научили тебя врать?
— Простите, — выдавил из себя Пётр.
— Давай говорить как взрослые. Если один человек обращается к другому с какой-нибудь просьбой, он должен быть искренним. Ты убежал из дому; возможно, у тебя есть на это веские причины. В нашей школе свои правила, и мы не можем брать всех, кто хочет здесь учиться.
— Это что, очень дорого?
— Оплата здесь ни при чём. Здесь учатся одарённые дети. Чем ты можешь блеснуть, Ларин Пётр? Может быть, ты музыкант или художник, пишешь стихи или сказки?
Пётр Ларин побледнел: никаких очевидных талантов у него не было.
— Я умею играть на фортепьяно, но не очень хорошо, хотя слух у меня есть.
— Можешь продемонстрировать?
Мальчик огляделся, но инструмента в кабинете директора не увидел.
— Сейчас, — вставая из-за стола, сказал Илья Данилович.
Он подошёл к стене и ловко, словно открывал дверь в купе, отодвинул панель. За простенком стояло старинное пианино, резное, инкрустированное лунным камнем, с бронзовыми бра по бокам. В подсвечниках даже оказались свечи с оплывшим воском.
«Графское, должно быть», — подумал Пётр и, робея, подошёл к инструменту.
Он умел играть одну-единственную вещь — мелодию из музыкальной шкатулки с балериной и оловянным солдатиком на одной ноге. Мама была прекрасной пианисткой, и мальчик заучил мелодию механически.
Ларин сел, поднял крышку и уверенно нажал правой ногой бронзовую педаль, а затем опустил пальцы на клавиши. Он сыграл, ни разу не сбившись, ничего не перепутав. Когда последний аккорд ещё звучал, Пётр с облегчением опустил руки на колени.