Сережка тоже хочет чем-то помочь сестре, он ходит вокруг стула, на котором стоит чемоданчик.
- Как же ты понесешь его? - спрашивает он. - У него же ручка оторвана... - И лицо у Сережки проясняется. - Я его тебе мигом починю!
Сережка бросается к столику, вытаскивает ящик, в том ящике гвозди, шурупы, ролики... Сережка усердно роется в этих сокровищах и наконец находит то, что надо - кусок медной проволоки.
- Вот! - радуется брат. - Сейчас мы так прикрутим твою ручку, что век не оторвется!
Сережка колдует над чемоданом. Леня вертится вокруг, готовый по первому зову прийти на помощь, но Сережка только отгоняет его, чтоб не мешал.
Очень старается Сережа. Несколько раз прикрутил ручку проволокой и теперь хочет перегнуть и отломать остаток. Но проволока крепкая, не поддается. Еле справился Сережка с лишним хвостом, торчащим из ручки чемоданчика.
- Во, видала! - торжествующе поднимает он чемоданчик за отремонтированную ручку. - Сто лет не оторвется!
Лариса уже собралась. Ей надо скорее идти. Во-первых, на улице ждет Володя, а во-вторых, ей не хочется видеть отчима. Ведь если он придет, то, прощаясь со всеми, придется прощаться и с ним. А Лариса его ненавидит.
Все уже собрано, все готово. Можно прощаться, но здесь послышались знакомые тяжелые шаги. Возвращался с работы отчим. И Лариса, и мать, и даже Сережа уже сообразили - пьяный.
Тихо, настороженно сделалось в доме.
- Только не ругайся, мамка, - горячо шепчет Лариса. - Не ругайся, мамочка... Пускай хоть последний вечер тихо у нас будет...
Дверь широко распахнулась, и на пороге отчим - опущенные плечи, мутный взгляд. Проходит в комнату и плюхается на табуретку. В руках какой-то сверток - подержал немного, положил на стол. Смотрит на Ларису, будто видит ее в первый раз.
- А ну, покажись, покажись... В форме...
- У нее и шапка есть, вот, - схватил Ларисину шапку Леня. - Она и мне хорошо, глянь! - Казалось, не зацепись шапка за Ленины уши, в шапке утонуло бы все курносое мальчишечье лицо.
Отец снял шапку с Лениной головы, долго вертел в руках, внимательно разглядывал.
- Р-рабочий класс, стало быть, - снова улыбнулся он Ларисе. - А я тебе вон что принес, - и нетвердой рукой дотянувшись до стола, взял сверток. Неловкими пальцами стал распутывать веревочку, но пальцы не слушались, и он разорвал ее. Развернул бумагу. Там были туфли. Новые, дорогие туфли. Лариса знала, что они дорогие. Такие были у Оли. Лариса и мечтать не могла о таких туфлях, разве посмела бы она просить мать, чтобы ей такие купили.
- Вот, бери, это тебе, - сказал отчим.
Лариса смотрела на туфли. Она не верила, что это ей куплена такая обнова.
- Бери, говорю, - уже строже сказал отчим. - За то, что Ирку любишь, добавил он и опустил голову.
Лариса взглянула на мать.
Но что это... Почему мать так странно смотрит то на отца, то на Лариску, то на туфли? В глазах у матери слезы, но какие-то другие, незнакомые Ларисе... Может, и она обрадовалась, что у Ларисы такие туфли? А может, ей жалко, что отец отдал за них много денег? А, может, и денег не жаль, а просто она радуется, что хоть раз, да принес он что-то для старшей, вспомнил о ней... Но нет... И не об этом говорят глаза матери, не о том ее слезы...
- Раньше надо было покупать, - вдруг незнакомым, охрипшим голосом проговорила мать. - А теперь у нее вон - ботинки...
Лариса смотрит на свои ноги, и тут ей в самом деле становится обидно. Ведь она теперь будет носить только форму... А к форме разве подойдут такие туфли? Обута она теперь и одета, а сносится это, новое выдадут...
Но только на минутку сделалось грустно, радость, благодарность заполнили сердце. Ей принесли подарок! Первый в ее жизни подарок, и разве можно не радоваться!
Жаль, что пора идти. С сегодняшнего дня она подчиняется дисциплине. В восемь вечера она должна быть на месте. Завтра с утра - занятия.
Лариса держит в руках красивые красные туфли. Их жаль отдавать, но делать нечего, она протягивает их матери, она уже решила, что с ними следует делать.
- Ты их продашь, мамочка... Пока я кончу училище, то вырасту из них...
Отец смотрит на мать, на Лариску, и в глазах у него неподдельная печаль. Он начинает понимать, что подарок его запоздал, оказался ненужным. И вдруг глаза его яснеют, лицо становится совсем трезвым.
- Не надо продавать, - твердо говорит он, забирая у матери туфли. Он лезет в карман, вытаскивает измятую пачку денег. - Я получку принес... Хорошую получку... Все тебе отдаю... Выпил только сто грамм... - Положил деньги на стол, потом снова как-то сник, опустил голову.
- Хорошо, мамочка, спрячь туфли, - говорит Лариса. - Спасибо вам, повернулась к отчиму. - А пока прощайте. Мне пора.
Подошла к Лене, сняла с него свою шапку. Надела. Взяла в руки чемоданчик.
Мать положила туфли на стол, рядом с мятой пачкой денег. Обняла дочку, поцеловала.
- Иди, доченька, - сказала она. - Только не забывай нас. Приходи почаще.
- Еще бы, мамочка... - Лариса поцеловала Сережку, Леню. Подошла к кроватке, в которой спала Ирочка.
- До свидания, малышка...
Отчим сидел на стуле, смотрел, как прощалась со всеми Лариса. Она подошла к нему. Остановилась. Постояла минутку, не зная, как с ним проститься, что сказать. Потом обняла, притронулась губами к колючей небритой щеке.
- До свидания, - прошептала.
- Всего тебе, всего, - обрадованно закивал головой отчим.
- Я провожу тебя, - спохватилась мать. - Подожди, я сейчас, засуетилась она, заметалась по комнате.
- Нет, мамочка, не надо, - торопливо сказала Лариса и выбежала из дому.
Мать, растерянная, так и осталась стоять посреди комнаты. Подошла к окошку, чтобы хоть взглядом проводить дочь.
Она увидела, как Лариса вышла из подъезда. И тут же словно из-под земли вырос - рядом с ней оказался тот самый парнишка, что приходил с Олей. Взял из рук Ларисы чемоданчик, пошел рядом.
Подперев рукою щеку, мать смотрела, как уходили они по тротуару дальше, дальше.
"Выросла дочка... Покидает дом родной... И парни уже провожают... Ох, не рано ли", - ныло сердце матери.
Долго смотрела мать в ту сторону, куда ушла дочь. А на подоконнике цвел, горел огонек, когда-то посаженный маленькой Лариской.