А как интересно написать изложение по рисунку, который показала в классе учительница. А потом слушать, как твое изложение учительница читает вслух перед всем классом. То, что написано в твоей тетрадке, кажется тебе тогда незнакомым, будто вовсе и не ты написала...
Жизнь распахивала перед Ларисой дверь в свои огромные, полные света и красок просторы. И Лариса бродила по этим просторам, каждый день отыскивая в них что-то новое. Это новое всегда было таким светлым, таким ясным, радостным.
Но совсем иначе выглядело то, что происходило дома. Все радости обычно гасли вечером, когда возвращался отчим. Лариса даже научилась предчувствовать это время. Само собой уходило веселье, подступала тревога, Лариса начинала с испугом поглядывать то на мать, то на дверь, в которой должен был появиться он. Не как определенная мысль, а как предчувствие, ощущение сверлило Лариску: пьяный или не пьяный...
Наверно, те же мысли мучили и мать, все ниже склонявшую голову над шитьем, которое она брала из артели домой.
С утра до вечера мать шила. Каждую минуту, и даже когда кормили Леника, хваталась за иголку, чтобы еще что-то подметать или подшить.
И то сказать - что б они делали без ее заработка?
Лариска и мать бросают тревожные взгляды на дверь, прислушиваются к каждому звуку. Отцу уже пора бы вернуться с работы, но его все нет. Значит, и сегодня явится пьяный.
Лариска готовит уроки. Мать шьет. Леник спит. Сережка в уголке играет с кубиками.
Лариска отрывает взгляд от учебника, о чем-то задумывается.
- Мамочка, ты не ругайся с ним, если пьяный придет, - говорит она вдруг.
Мать поднимает глаза от шитья, бросает взгляд на Лариску. И тут Лариска замечает, какой стала мама. Она хорошо помнит, что еще совсем недавно у мамы были веселые, добрые глаза, а теперь они какие-то смутные, тревожные. Около рта залегли две грустные складочки. Руки стали худые и прозрачные, видны синие жилки.
Мать ничего не отвечает Ларисе, только вздыхает и снова принимается за шитье. Часто стрекочет машинка, оставляя на ситце длинную ровную строчку.
И вот в коридоре заскрипела дверь. Скрипела долго. Распахнулась во всю ширь. Знакомые неверные шаги - и на пороге стоит, шатаясь, отчим.
Ларисино сердце катится вниз...
Поздно вечером, лежа на своем диванчике и слушая, как посапывает спящий вместе с ней Сережка, Лариса думает: вот если бы найти, придумать слово, от которого отец бросил бы пить водку и ссориться с мамой. Как в сказке - стоит сказать "сим-сим, отвори дверь", - и дверь отворяется. Но какое слово? Как его придумать? Может, кара-вара... Или рона-корона... Вот если бы такое слово помогло...
И Лариска, лежа в постели, начинает шептать: "Кара-вара... рона-корона... пусть не приходит пьяным, пусть не ругается..."
А за ситцевой занавеской, которой завешен ее диванчик, отчим с пьяной придирчивостью изводит мать. Голос его то возвышается, то падает, и слышно, как плачет, всхлипывает мама.
2
В солнечный сентябрьский день бежала Лариса из школы. С кленов слетали красные, похожие на гусиные лапки, листья. Они ковром устилали дорожку, и Ларисе было жаль наступать на них. Она нагнулась, подняла один, второй, и пока пробежала сквер, набрала целый букет красных лапок. В одной руке букет, в другой - портфель. Он набит так туго, что измятые углы торчат, как у Рекса уши.
Сегодня у Ларисы удачный день. Во-первых, пятерка по контрольной по арифметике. Во-вторых, на большой перемене она выиграла открытку. Пионервожатая Валя устроила в зале игру. Из конца в конец зала протянула толстую нитку, к нитке прицепила конфеты, яблоки, карандаши, открытки. Всем по очереди завязывали глаза, давали в руки ножницы и, повертев на месте, направляли к нитке. И вот Лариса отрезала ножницами открытку, на которой была фотография Тельмана - вождя немецких коммунистов.
"Повешу дома на стенку, - подумала Лариса. - Вот только если б рамочку еще, если б такую, как у тети Зины, что около зеркала у них стоит".
Вспомнив про тетку, Лариса решила забежать к ней, тем более что улица, на которой жила тетка, была сейчас рядом.
У тети Зины, хотя жили они только вдвоем с дядей Колей, был свой, собственный дом. В доме были три большие комнаты, очень хорошо и красиво убранные. В каждой комнате на стенах висели ковры, ковры лежали даже на полу. На окнах, на дверях - бархатные портьеры. В одной комнате стояла широченная никелированная кровать, а на ней - целая гора, до самого потолка, подушек. И, главное, цветы. Очень много цветов, сделанных из бумаги. Цветы были как живые, словно их только что нарвали и поставили в воду.
Лариса знала, что тетя Зина - мамина двоюродная сестра, что дядя Коля, муж тети Зины, работает на заводе бухгалтером. Мама почему-то не очень любила тетю Зину и ходила к ней редко. Но Ларисе бегать туда не запрещала, и Лариса бегала довольно часто.
Когда она сегодня пришла к тете Зине, там как раз обедали. Дядя Коля в одной руке держал газету, в другой ложку и, не глядя в тарелку, ел суп. Порою он так и не доносил ложки до рта, увлеченный чем-то в газете, потом хлебал снова.
Тетя Зина велела Ларисе вымыть руки, усадила за стол. Она поставила перед ней тарелку с густым пахучим супом, в котором было много мяса, подала большую тяжелую ложку.
Лариса с удовольствием ела, тетя Зина смотрела, как она уписывает, и время от времени качала головой.
- А что ты сегодня ела на завтрак? - вдруг спросила она.
- Чай пила, - ответила Лариса.
- С чем?
- С хлебом, - сказала Лариса, беря из хлебницы еще кусок свежего белого хлеба.
- А хлеб с чем? - допытывалась тетка.
- Ни с чем.
Тетка глянула на дядю Колю, но тот по-прежнему читал свою газету, ничего, казалось, не видя и не слыша.