На закупку порнофильмов он обычно брал с собой сынишку. Сыну было тогда лет девять-десять. И ему приходилось сидеть и смотреть фильмы одному, если Гуннар слишком уставал или должен был отлучиться ради какого-нибудь делового ланча. А затем сынишка выбирал, какие фильмы они закупят.
Гуннар Обель — очень странная личность, мне он очень нравился. В нем странным образом сочетаются разные качества. Он выходец с острова Юлланд, расист и в то же время обаятельный человек. К тому же параноик — вставил пуленепробиваемые стекла в окна своей дачи, опасаясь мусульман. Однажды я ночевал у него в доме и нашел под подушкой заряженный пистолет. Он наотрез отказывался жить в Копенгагене после того, как заговорили о строительстве в Городе мечети — что, правда, так и не было реализовано.
В датском киномире он считался весьма сомнительной личностью. Когда я захотел прервать наше сотрудничество, он сказал, что позаботится о том, чтобы в датской киноиндустрии мне никогда больше не давали работы. Замашки у него были мафиозные. Но потом мы с ним прекрасно сотрудничали. Он был сопродюсером «Европы». Потрясающий человек. Петер Ольбек Йенсен, мой коллега, продюсер компании «Центропа», лез из кожи вон, чтобы стать таким же крутым, но он Гуннару Обелю и в подметки не годится.
Ну вот, ответственность за производство фильма взял на себя Пер Хольст. Тоже очень своеобразный тип. Ты когда-нибудь работал с ним?
Нет, в Дании я работал только с Ниной Кроне.
Ее я не знаю, но они все сумасшедшие, каждый по-своему. Видимо, работа их такими делает. Пера Хольста было трудно понять. Он из тех людей, про которых никогда не знаешь, можно ли на них положиться, поскольку непонятно, что они имеют в виду. Но его главной заслугой был энтузиазм, с которым он по каким-то причинам отнесся к моему проекту. Он поддерживал, приободрял меня, щедро выделял ресурсы. Если я требовал для съемок какой-то сцены пять автомобилей, он говорил, что лучше даст десять и еще парочку вертолетов. Фильм вскоре вышел за рамки отведенного бюджета, но к этому он отнесся с полным пониманием.
Ты решил снять фильм по-английски, как позднее «Европу» и «Рассекая волны». Почему?
Во-первых, мне кажется, что английский очень подходящий язык для кино. Все фильмы, которые мне нравились, были на английском. А большинство фильмов, которые мне не нравились, были датские! «Преступный элемент» — своего рода поздний фильм-нуар, поэтому английский подходил для него больше, чем датский. И потом, я делал это не без задней мысли — дать фильму шанс быть замеченным за пределами Дании. Что и произошло. Я не обязан снимать по-датски только потому, что делаю это в Дании.
Сложно было снимать на английском? Я имею в виду — со стороны продюсеров не было возражений?
Нет, учитывая, что я делал его при поддержке Датского института кинематографии. «Ну-ну, — сказали они. — Ты хочешь сделать фильм на английском. Ну давай, делай». Единственная проблема заключалась в том, что это противоречило договору между Институтом и государством. В уставе записано, что фильм должен быть снят на датском языке, чтобы считаться датским. Так что мы поначалу думали сделать две версии — на датском и на английском. Но сделали только английскую версию. Просто пошли на риск.
И я помню, какие возникли проблемы, когда фильм был готов. Институт кинематографии отозвал предварительный грант, так что продюсер Пер Хольст вдруг оказался должен Институту десять миллионов крон. Но в то же самое время в правление Института избрали Пера Киркебю, художника и кинематографиста. И Том Эллинг и Нильс Вёрсель были знакомы с ним. Я попросил о возможности встретиться с ним, и мы совершенно разругались. Я-то надеялся, что он, сам в прошлом бунтарь, поймет нас и примет нашу сторону. Позднее он написал в письме, что у него в жизни не было более неприятной встречи. Он вооружился всеми аргументами власть предержащих и защищал всю систему. Просто дикость. Потом мы с ним поладили, и наше сотрудничество на съемках «Рассекая волны», где он создал анимационные заставки между главами, оказалось очень плодотворным.
После выхода «Преступного элемента» ко мне со всех сторон начали относиться с подозрением. Многие датские деятели культуры обращались ко мне после просмотра и спрашивали, действительно ли я хочу быть режиссером. Они сочли, что фильм деструктивен, и сомневались как в моих намерениях продолжать снимать, так и в моих способностях... Как раз тогда появился панк-рок и тоже был признан страшно деструктивным. Никто не замечал, что в нем проявляется спонтанное стремление к самовыражению, присущее человеческой природе.