– Я не предавала никого, – прокричала Ньёруна.
– Ларс, – Эса успокоилась и хладнокровным тоном обратилась ко мне, – позволь мне представить тебе мою тетушку, – выплевывая последнее слово, указала она на супругу Гостомысла, – Ньёруну, племянницу Улофа, моего отца, следовательно, двоюродную сестру Гунульфа, убийцу твоих братьев Сигурда, Торвальда и Гуннара.
Я ошарашено смотрел на Эсу. Как же так? Жена моего отца – сестра того, человека, который убил ее сыновей? Зачем же она открывала ворота убийце своих детей, пусть хоть тысячу раз он будет родственником?
– Ах ты ж тварь, – похрипел я, угрожающе надвигаясь к Ньёруне.
– Ларс, стой, не надо, – Милена потянула меня сзади, чуть остужая мой пыл.
Действительно, что я так завелся? Пусть Гостомысл разбирается со своей женушкой, которую он пригрел на груди. Интересно, а он знает, чья родственница его жена? Не буду же я марать руки убийством женщины, пусть батюшка сам решает проблему предательства. Но мне не ясно во всей этой истории мотив самой Ньёруны.
– Я не трону тебя, – обратился я к гостомысловой супруге, – с условием, что ты расскажешь, зачем и почему открыла ворота Хольмграда врагу.
Я замер в ожидании ответа. Ньёруна возбужденно дышала. Ей не так уж и много лет, на вид лет сорок-пятьдесят. Для этого времени это старость. Но я помню, что отцу столько же, а через тридцать лет, Гостомыслу будет семьдесят с хвостиком. В этой глубокой старости он должен будет призвать Рюрика. Но я уже изменил этот момент. Наверное.
– Ты не смеешь меня и пальцем тронуть, я – княгиня, первая жена Гостомысла, твоего отца, – заявила Ньёруна.
– Конечно, а еще сестра Гунульфа, кровного врага Гостомысла, – заметила Эса.
– Только желание понять твои поступки останавливает меня от того, чтобы схватить тебя и бросить к ногам отца на площади Хольмграда, – сухо проговорил я.
Жена Гостомысла повертела глазами, видимо осознавая поражение. Но когда пришло понимание того, что она действительно в ловушке и ей некуда деться, она гневно начала орать на меня, брызжа слюной.
– Ты, – ткнула она в меня пальцем, – именно ты все испортил. Ты должен был погибнуть вместе со всеми своими братьями. Мои дети были плоть от плоти дети твоего отца. Я для них не существовала. Гостомысл не дал мне воспитывать их и вырастил мужиками.
– Ничего не понимаю. И из-за этого ты согласилась с их смертью? Отдала на погибель своему брату, Гунульфу?
– Их смерть – это случайность. Умереть должен был ты! Сигурд, Торвальд и Гуннар должны были быть захвачены в плен, после чего Гунульф пришел бы сюда с войском и назначил бы их ярлами словенов. Гунульфу важно было получить их лояльность, ведь он бы сохранил им жизнь, да еще и даровал бы титулы ярлов, а не каких-то варварских князей. А я бы рассказала об их родственной связи, а Гостомысл скончался бы от хвори.
– Какой еще хвори?
– Я – бывший настоятель храма Упсалы, – с гордостью заявила Ньёруна.
– Это тот самый храм, – подала голос Эстрид, – в который Гунульф отправил меня в детстве.
– Гунульф? – Ньёруна хмыкнула, – Это я настояла на твоем обучении в храме.
Эса как-то рассказала мне какие повадки в этом храме. Около этого храма растет большое дерево с раскидистыми ветвями, вечно зеленое и зимой, и летом, и никто не знает, какова природа этого дерева. Там также находится источник, где жрицы храма Упсалы совершают жертвоприношения, бросая туда живого человека. Если человек не всплывает, то это значит, что желание народа осуществится. И готовили там настоящих убийц, своеобразная школа ассасинов, но только скандинавских. Быть настоятелем в таком храме – это быть одним из лучших убийц, в арсенале которого огромное количество ядов. Поэтому отец мог легко слечь от любой экзотической «хвори».
– Стоять, – рявкнул я на дернувшуюся в сторону своей новоиспеченной тетки, Эсу, – Я все равно не понимаю, почему ты обрекла своих детей на смерть? – обратился я к Ньёруне, – Ведь Гостомысла ты могла убить в любой момент?
– Я должна была всегда находится в тени. Никто не должен был заподозрить меня в предательстве. Мои дети от Гостомысла – это оружие. Их воспитанием занимался Гостомысл, поэтому никаких материнских чувств я к ним не испытывала. Да они и не считали меня за мать. У них только битвы на уме. Убивать Гостомысла мне запретил Гунульф, он считал, что это от его рук должен был умереть его кровный враг. А тебя я пыталась убить, только ты живучий жутко.