Умила принесла траурный черный кафтан и сапоги. Одевшись, мы пошли на пристань, где уже собирался народ и шла подготовка к церемонии. Люди то и дело поглядывали на меня, иногда тыкая пальцем, иногда одобряюще похлопывая. Были те, которые смотрели на меня явно неприязненно, эти люди потеряли в морском бою кого-то из своих родных. Я, наверное, являлся символом их горести. Я же ведь сам задаюсь вопросом: «Почему именно я выжил в том бою?» и от этих взглядов становится не по себе.
На пристани пришвартована ладья, в которой сооружен погребальный костер. Возле нее стоял Гостомысл и его свита. Народу собралось достаточно много, человек двести, навскидку. В стороне стоял старик с посохом. Это был волхв, как сказала Умила.
Волхв поднял деревяшку и стукнул по дощатой пристани. Люди сразу примолкли. Трубный голос волхва действовал гипнотически.
– Дружина Сигурда утонула в море, когда разметало их ладьи сильной волной, – начал говорить волхв, – а воины были ранены в сражении с Гунульфом и хищными, как голодные волки, норманнами его. И три сына Гостомысла не смогли добраться до берега и отдали жизни свои за нас, и оттого есть великая печаль на Ладожье и в Хольмгарде.
Волхв говорил долго. Он дирижировал тембром своего голоса. Даже я, дитя 21 века, не мог оторвать взгляда от плавных движений его посоха, вникая в то, что он вещает.
В какой-то момент я отвлекся от происходящего. Меня не покидало ощущение, что все это какая-то игра, бред больного воображения. Я хочу домой, в свой век и эпоху. Хочу интернет и телефон. Да простейшую туалетную бумагу. В голове поселились панические мысли. Мне не нравится здесь. Меня могут раскусить. Я не пригоден к жизни в этом времени. Моральные терзания толкали меня на безумства. Хотелось бросить все и убежать. Трусливые мыслишки стучались в черепушку, вводя меня в состояние уныния.
Я почувствовал, как Умила дергает меня за руку. Старец закончил речь. Гостомысл подошел к ладье и толкнул ее. Народ провожал удаляющуюся лодку. Сзади кто-то отправил горящую стрелу, поджигая суденышко.
Нужно отметить интересный момент, что в целом, народ не сильно угрюмый. Умила, как мой проводник, щебетала без умолку. От нее я понял, что в традициях их народа прощание с погибшими – это не что-то плохое, а нечто нейтральное. Словенское племя верит в то, что душа умершего, если она вела достойную жизнь, устремляется в лучший мир, на пир с Богами. С последними тут тоже не все просто. Волхв является жрецом Перуна, чей идол я разглядел на площади. Монументальное сооружение. Дерево, из которого стругали его, было в обхват метра три-четыре. Местная религия допускает жертвоприношение. Надеюсь, меня не отправят на алтарь в качестве жертвы, если вскроется мое попаданство.
Народ двинулся за пиршественный стол. Мы с сестрой присоединились к праздношатающимся. Благодаря Умиле я «познакомился» со всеми видными деятелями племени, причем не только словенов. Поддержать Гостомысла пришли его союзники, предводители племен чуди, веси, меров, кривичей и дряговичей.
А еще я узнал, что после вече, Умила завтра уплывает к своему мужу, поэтому я останусь без гида. Эта новость меня расстроила, я уже проникся, никогда ранее не испытанными, братскими чувствами. А вече, на которое меня позовут, как сына словенского вождя, будет по вопросу похода на Гунульфа. Гунульф – это тот мужик, который напал на моих «братьев» и чуть не прибил моего реципиента.
Пир продолжался достаточно долго, молодежь играла в какие-то забавные игры, а люди постарше вкушали разнообразную еду. Столы ломились от изобилия. В моем веке такого разнообразия нет, как в это время. Играла красивая музыка – такую у нас называли этнической, а здесь она считается современной.
Довольно быстро я устал, тело от ранения еще не оправилось. Умила помогла дойти до моей избы. Пожелав доброй ночи и чмокнув меня в щеку, она побежала назад. Этот день наконец-то закончился. Уснул я быстро, размышляя о том, как же сделать так, чтобы все поверили в мою смерть. И я нашел выход. Но это уже завтра.
Глава 2
Хольмгард, 6334 г. от сотворения Мира.
Второй день в Новгороде, или как здесь его называют, Хольмграде, начался с того, что меня наглым образом разбудила сестра. Эта наглая рожица умудрилась поднять меня ни свет, ни заря. Серьезно! На улице было еще темно, а рассвет только-только алел на горизонте. Она еще назвала меня «захухря». Как я потом понял – это переводится как «нечёса». А с моими волосами что-то действительно надо делать – обстричь их или в узел завязать. Вчера не до бытовых моментов было.