— Это мой Лухуми, ищет меня, верно!
Мигриаули осушил рог и, удивленный, оглянулся на шатер: у входа стояла девушка в голубом. А ее мать рука об руку с его матерью приближались к нему. Мать девушки на этот раз не закрывалась платком, приветливая улыбка озаряла ее все еще красивое лицо.
— Пожалуй к нам, Лухуми! Кетеван — наша гостья, и ты заходи! — ласково проговорила она.
Лухуми с изумлением глядел на женщин, не в силах двинуться с места.
— Хорошо, что ты нашел меня, сынок. Я просила наших передать тебе, что буду у Цицино. — Кетеван с любовью улыбнулась сыну.
Она взяла его за руку и повела за собой в шатер.
Лухуми жизни бы не пожалел, лишь бы очутиться в этом шатре, но ноги не повиновались ему, он едва ковылял, спотыкался на каждом шагу, и обе женщины чуть ли не силой тянули его.
— Лилэ, дочка, поди сюда — принимай гостя! — окликнула Цицино дочь.
Смущенная девушка стояла, низко опустив голову.
Лухуми тоже понурился и стоял, огромный, плечистый, неловкий, даже не догадываясь поздороваться с девушкой. Не вымолвив ни слова, опустился он на скамью.
Женщины завели беседу, но им не удалось вовлечь в нее Лухуми, он словно онемел от смущения.
— Твоему сыну скучно с нами, Кетеван! Ему, конечно, будет веселее с мужчинами, — обратилась наконец Цицино к матери Лухуми.
Она встала, выглянула из шатра и окликнула одного из тушинов:
— Утурга! К нам в гости пожаловал Лухуми Мигриаули — телохранитель царя. Примите его и попотчуйте по достоинству!
От группы пирующих отделился тот самый молодец, что давеча так грозно глядел на Лухуми, вразвалку подошел к шатру, взял гостя за руку и повел его к своим сотрапезникам.
Только глубокой ночью затихла Лашарская гора. Богомольцы спустились в лесок и расположились там на ночлег.
Было далеко за полночь, когда Ахалцихели, Маргвели и Чалхия Пховец поднялись на плоскую крышу пховского дома, отведенного под ночлег царю, разделись и легли, но ни один из них не мог уснуть. Они глядели в звездное небо и молчали, каждый уйдя в свои мысли.
Лашарский хевисбери Чалхия при жизни царицы Тамар был одним из самых близких к царю людей.
Безусым отроком покинул он родные места и обошел чуть ли не весь свет. Получив образование у философов Антиохии и Константинополя, Пховец долго проповедовал потом в грузинском монастыре на горе Синай. Его свободомыслие и смелые речи привлекали множество слушателей из разных стран, во всей Передней Азии появились у него ученики и последователи.
Для строгих ревнителей православия деятельность пховского мудреца не осталась незамеченной. Они запретили ему проповедовать, отлучили от церкви и, предав анафеме, изгнали из лавры.
С тех пор Чалхия не задерживался долго на одном месте. Он странствовал по большим городам Магриба и Машрика, сходясь с близкими ему по воззрениям людьми, преследуемый отцами церкви. Но шло время, и тоска по далекой родине поселилась в сердце Чалхии, — утомленный странствиями, он вернулся в Грузию.
Царица Тамар, чьей поддержкой и покровительством пользовались многие образованные и просвещенные люди страны, с радостью приняла уже забытого церковниками мудреца, пожаловала ему звание придворного врача и допустила его к воспитанию наследника престола.
Новый наставник покорил сердце царевича своим рыцарским благородством и обширными знаниями. Он увлекательно рассказывал о дальних странах и их истории, о самоотверженных героях, сложивших головы во имя счастья отчизны, о принявших мученичество за веру, о великих ученых и философах древности, о безграничности вселенной. С одинаковым вдохновением рассказывал он тянувшемуся к знаниям наследнику о сущности буддизма и христианства, о мудрости Платона и Аристотеля, о полной опасности жизни Юлия Цезаря и Александра Македонского, об их великой славе и победоносных походах.
Он внушал будущему царю Грузии веротерпимость и критическое отношение к догмам и канонам. Он же раскрыл ему красоту мифов и легенд, поэзию языческих верований, еще бытовавших в народе.
Тайком водил он переодетого в простое платье Лашу на языческие праздники — лампроба и лазареоба, на престольные праздники Илорского и Алавердского храмов, на торжества Гуданской и Лашарской святынь. Он объяснял царевичу, что христианство заимствовало у язычества много обрядов и традиций, без которых оно не могло бы укрепиться.
Себя Чалхия называл слугой и данником Гуданской и Лашарской святынь, и, невзирая на то что в горах у него не было ни дома, ни родни, пховцев он считал своими родичами, тайно и явно пекся о них.
Пховцы же слагали сотни сказаний о придворном лекаре царицы Тамар.
— Чалхия, — говорили горцы о своем соотечественнике, — был еще младенцем, когда его похитили злые духи — каджи. Жизнь в плену так опостылела ему, что он решил умереть. Увидел он раз, как каджи варят себе на обед змей. Дай, думает, съем змеиное мясо и умру. Но мало того что жив остался, — отведав змеиного мяса, научился понимать язык птиц и трав, великим мудрецом стал Чалхия…
Пховцы прозвали Чалхию змееедом и искренне верили в то, что он научился от каджей всяческим премудростям и искусству врачевания.
При дворе на Чалхию поглядывали косо. Вельможам не нравилось, что он подолгу просиживает один в башне звездочетов, редко ходит в церковь, водится с бродячими дервишами и принимает у себя пховских хевисбери. Он прослыл колдуном и чревовещателем, его тайно обвиняли в отречении от бога и в поклонении дьяволу.
Пастыри церкви и князья завидовали влиянию Чалхии при дворе. Не имея явных улик, они не осмеливались открыто выступать против любимого воспитателя царевича и искусного лекаря, но усиленно интриговали против него, внушали царице недоверие к нему.
А дело шло к тому, что после воцарения Георгия Лаши Чалхия Пховец несомненно занял бы место первого советника, если бы не важные события, происшедшие как в государстве, так и в личной жизни Пховца.
В последние годы царствования Тамар восстали горные области — Пхови, Мтиулети и Дидоэти.
До поры до времени жадные руки феодалов не дотягивались до отдаленных горных уголков, где ютилось бедное население. Занимаясь охотой и скотоводством, горцы кормились кое-как, потуже затягивая пояса и исправно платили подати. На них-то и позарился кахетинский эристави. Лелея мечту превратить свободолюбивых горцев в своих крепостных, он сначала пытался привлечь их уговорами и лживыми посулами. Когда эти попытки не увенчались успехом, эристави прибег к насилию. Начались набеги на селения горцев.
Пховцы, мтиульцы и дидойцы поднялись на борьбу, устраивали засады в ущельях и теснинах и, не ограничиваясь обороной, сами стали нападать на кахетинские села. В дело вмешалась царица Тамар: обуздав зарвавшегося эристави, она принудила его отказаться от мысли распространить свое господство на жителей гор. Но ущемила она и горцев: увеличила подати, стала преследовать пережитки древней языческой религии и силою насаждать христианство.
Царские зодчие начали строить церкви там, где раньше были языческие капища и молельни. Доставлять камень и возводить храмы обязаны были сами горцы.
Строительство каменных церквей в недоступных горах и ущельях, требовавшее огромных средств и множества рабочих рук, тяжелым бременем легло на плечи и без того бедствовавшего населения. Все это было не под силу истощенным, обнищавшим горцам. Насильственное обращение в христианство переполнило чашу терпения.
В горах вспыхнуло восстание.
Чалхия, находясь в столице, употребил все свое влияние, чтобы защитить горцев от притеснений кахетинского эристави. И в этом он преуспел. Но когда было решено обложить племена дополнительной данью и обратить их в христианство, Чалхия оказался бессилен. Визири даже не допускали его к царице. Убедившись, что он ничем не может помочь восставшим, находясь при дворе, Чалхия ушел в горы и стал во главе непокорных, обнажив меч за свободу и исконную веру горцев.