Я еще никогда не слышала, чтобы Дойл так дразнил кого-то. Он намеренно издевался над Шалфеем. Ну, мне не приходилось видеть, чтобы Дойл делал что-нибудь просто так, так что я не стала вмешиваться. Но во всем этом чувствовался какой-то личный подтекст. Что мог сделать этот человечек Дойлу, чтобы заслужить такое внимание?
– Все женщины нашего королевства готовы мне услужить, Мрак. – Он подлетел едва ли не к самому лицу Дойла. – А ты, один из королевских евнухов, как живешь ты?
– Посмотри, кто лежит в той постели, Шалфей. Скажи мне, разве это не тот приз, за который человек ли, фейри ли с готовностью отдаст душу?
Порхающий человечек даже не оглянулся.
– Не знал, что ты любишь гоблинов, Дойл. Я думал, это во вкусе Риса.
– Прикидывайся дурачком сколько угодно, Шалфей, но ты отлично знаешь, о ком я говорю.
– Слухами земля полнится, Мрак. И по слухам, ты охраняешь принцессу, но не делишь с ней ложе. Было много споров, почему ты отвергаешь такую награду, когда другие уже изведали ее. – Человечек подлетел так близко, что едва не задевал крыльями лицо Дойла. – Слухи говорят, что, может быть, королева Андаис никогда не звала тебя в свою постель не только по одной причине. Слухи говорят, что ты евнух по природе, а не по запрету.
Я не видела лица Дойла за быстро бьющимися крыльями эльфа. Я поняла, что, хоть его крылья и выглядят точно как крылья бабочки, движутся они совсем по-другому и бьют много чаше.
– Даю тебе самую торжественную клятву, – усмехнулся Дойл, – что я получил удовольствие с принцессой Мередит так, как это только доступно мужчине и женщине.
Шалфей завис в воздухе, а потом нырнул вниз, словно на миг забыл махать крыльями. Он собрался и снова вспорхнул к глазам Дойла.
– Значит, ты больше не евнух королевы, а любовник принцессы. – Его голос, приглушенный и злой, походил на тонкое шипение. Что бы сейчас ни происходило, это точно было личными счетами.
– Как ты сказал, Шалфей, слухами земля полнится. И говорят, будто Нисевин сообразила кое-что перенять у Андаис. Ты был фаворитом Нисевин, пока единственный загул с Полом не преподнес ей ребенка. И когда ей стала запретной твоя постель, она запретила тебе соваться в чужие. Если ей нельзя иметь ее фаворита, то и никому нельзя.
Шалфей зашипел, как рассерженная пчела.
– Ты так рад, что мы поменялись местами, Мрак?
– О чем ты, Шалфей?
Неестественно спокойным был голос Дойла, и какая-то нотка в нем говорила, что он отлично знает, что имел в виду эльф.
– Я веками дразнил тебя и всех вас. Великие воины-сидхе, славные Вороны древности – низведенные до дворцовых евнухов, – о да, я издевался над вами! Я похвалялся моей удалью и восхищением моей королевы, я злобно нашептывал это прямо вам в уши.
Дойл молча глядел на него.
Шалфей отлетел подальше, выписывая круги в воздухе, как другой мог бы это делать на земле.
– И что мне теперь вся моя доблесть? Что толку видеть ее во всей красоте и блеске – когда я не могу к ней прикоснуться? – Он вновь повернулся к Дойлу. – О, я не раз вспоминал за эти годы, как я мучил вас, Мрак. И не думай, что ирония положения ускользнула от меня, хоть я и не сидхе.
Он подлетел к самому лицу Дойла, и хоть я и знала, что он шепчет, его шипение заполнило комнату до самых углов.
– Ирония, которой хватит, чтобы задохнуться, Мрак, ирония, от которой умирают, ирония, которая заставляет убивать – лишь бы избавиться от нее.
– Так истай, Шалфей, истай и покончи с этим.
Маленький эльф отпрянул.
– Сам истай, Мрак. Истай и покончи с собой. Я здесь по приказу королевы Нисевин как ее представитель. Если вы хотите исцеления зеленого рыцаря, вам придется иметь дело со мной. – Его голос звенел от ярости.
Гален вошел из гостиной в остававшуюся открытой дверь. Его обычная усмешка исчезла, лицо помрачнело.
– Я хочу исцеления, но не любой ценой.
– Достаточно, – сказала я. Мягко, без злости.
Все повернулись ко мне. Я заметила краем глаза, что остальные мужчины, включая Никку, столпились у двери.
– Я заключила сделку с Нисевин, а не Дойл. И только л плачу за исцеление Галена. Цена лекарства – моя кровь.
Шалфей порхнул к постели, немного не долетев до Китто и меня.
– Один глоток твоей голубой крови, одно лекарство для твоего зеленого рыцаря, так велела мне моя королева. – В его голосе больше не звенели колокольчики. Это был почти обычный, тонкий, высокий, но мужской голос.
Его темные глаза стали пустыми и черными, как у куклы. В этом хорошеньком игрушечном лице не было ничего особенно доброго.
Я подняла руку, и он приземлился на нее. Он был тяжелее, чем казался на вид, более плотный. Я помнила, что Нисевин полегче, больше костей, чем мышц. Она ощущалась такой же скелетообразной, как выглядела. Шалфей был... помясистей, вроде бы в его тонком теле было побольше вещества, чем у Нисевин.
Его крылья замерли, точно как огромные крылья бабочки. Он слегка ими помахивал, глядя на меня, и я подумала, не машут ли они в ритме его сердца.
Взлохмаченные светло-желтые волосы, густые и прямые, небрежными прядями спадали вдоль его треугольного личика. Кое-где они касались плеч. Было время, когда Андаис наказала бы его за такие длинные волосы. Только мужчинам-сидхе позволялось иметь волосы длинные, как у женщин. Это был знак статуса, знатности, избранности.
Кисти рук у него были не больше ногтя на моем мизинце. Одной рукой он уперся в свою изящную талию, другую свесил вдоль тела, одну ногу выставил вперед – дерзкая поза.
– Я возьму плату и дам тебе лекарство для рыцаря, если нас оставят одних, – нагло заявил он.
Я невольно улыбнулась, и от моей улыбки его взгляд зажегся ненавистью.
– Я не ребенок, чтобы смотреть на меня так снисходительно, принцесса. Я – мужчина. – Шалфей резко взмахнул обеими руками. – Маленький, на ваш взгляд, но настоящий мужчина. Я не люблю, когда на меня смотрят как на непослушное дитя.
Он почти точно угадал мои мысли – что он выглядит очень мило, когда стоит передо мной такой дерзкий и такой крошечный. Я относилась к нему как к игрушке, как к кукле или как к ребенку.
– Прости, Шалфей, ты прав. Ты – фейри, и ты – мужчина, размер ничего не значит.
Он нахмурил бровки:
– Ты – принцесса, и ты просишь у меня прощения?
– Меня учили, что истинная царственность проявляется в том, чтобы знать, когда ты прав и когда ошибаешься, и уметь признавать ошибки, а не в ложной непогрешимости.
Он склонил голову набок, почти как птичка.
– Я слышал от других, что ты обращаешься со всеми по справедливости, как прежде твой отец, – задумчиво произнес он.
– Приятно слышать, что моего отца помнят.
– Мы все помним принца Эссуса.
– Я всегда рада, когда есть с кем его вспомнить.
Шалфей пристально вгляделся в меня. Чувство при этом, правда, возникало не совсем такое, как если бы смотрел в упор человек покрупнее. Он словно уставился всем своим существом в мой правый глаз, хотя, очевидно, он заметил мою улыбку и правильно ее интерпретировал – а значит, он мог видеть все мое лицо. Похоже, это и был его способ смотреть в глаза. Я просто не привыкла общаться с эльфами-крошками. Мой отец всегда относился к ним с уважением, но он не брал меня с собой ко двору Нисевин, как ко двору Курага и других монархов.
– Принц Эссус пользовался нашим уважением, принцесса, но времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними, – почти грустно сказал эльф. Он посмотрел на меня, высокомерная гримаска снова появилась на его лице – и я поборола желание усмехнуться при виде такого самоуверенного малыша. Это вовсе не было забавно или мило; он был такой же личностью, как и все в этой комнате. Но поверить в это по-настоящему было нелегко.
– Оставьте нас наедине, дабы я мог выполнить желание моей королевы, и после вы получите лекарство для зеленого рыцаря.
Я обвела взглядом Дойла и Галена внутри комнаты и прочих – сразу за дверью. Холод уже качал головой.