— Не убивай! Не убивай! — шепчет, а дробовик в окошко кидает. Руки кладет на приборный щиток перед собой, сам с меня глаз не сводит, а рот у него — клац! — захлопывается, как багажный шкафчик на автостанции.
В хижине Карга Этта с Бидилией связывают Уэйда, как вяжут проигравшего в соревнованиях ковбоя. Точно так же мы связываем Клета и приступаем к изготовлению ритуальных сумочек, помогаем Этте принять необходимый для ритуала вид: проще говоря, вымазать краской лицо, надеть расшитые бисером гетры и сверху донизу к рукавам прицепить лисьи хвосты.
И все идем на луг, что километрах в трех от хижины, там развешиваем ритуальные сумки по деревьям, которые растут вокруг, и сумки торчат среди разлапистых ветвей, как маленькие птичьи гнезда. Еще мы набираем много-много полевых цветов и разбрасываем их внутри круга, который Этта очертила в ложбинке.
Мы ужасно рады, что нам попался Клет Айверсон, потому что Уэйда заставить позвонить было бы не так легко. А Клет со страха побелел еще пуще и соглашается на все, думает, тогда его не убьют. Он названивал каждые четверть часа и довольно долго, примерно до девяти, пока не напал на констебля Кретьена.
— Я из резервации звоню,— говорит.— Уэйд там с индейцами, которые его брата убили. Он на них дробовик наставил, просит, чтоб вы побыстрей приехали. Я бегу на подмогу, а вас, когда приедете, один индеец надежный встретит в том месте, где труба под дорогой, он и покажет, куда дальше ехать.
Мы с Бидилией написали Клету все это на клочке бумаги. И хоть читал он, прямо скажем, не слишком уверенно, такой умник, как Кретьен, все равно ничего не заподозрил.
Увидев подъезжавшую полицейскую машину, я замахал рукой и с радостью отметил про себя, что констебль Кретьен явился один. Сел я к нему и сказал, чтоб ехал прямо к лугу. Всю дорогу он меня забрасывал расспросами, но я ему только: «Белый дал пять долларов, чтоб я встречал. Куплю горючего, весело будет! Добренький буду, пьяненький!» И улыбался ему дурацкой такой улыбкой — уж это я умею!
Чуть-чуть мы до того луга не доехали, останавливает констебль Кретьен машину на холме и включает фары, разглядеть, что там внизу в темноте да в тумане.
Шел констебль Кретьен вперед осторожно, со вскинутой винтовкой. А Фрэнк Заборный Столб, тоже с ружьем, на всякий случай спрятался в сторонке, в густой траве. Он, видно, не меньше моего перетрусил.
Эй, Уэйд! — крикнул констебль Кретьен. А оттуда, с луга, Уэйд и отвечает:
Давайте сюда, я здесь! Полный порядок.
Уж не знаю, как Этта заставила его такие слова выговорить, да и знать мне незачем.
Констебль Кретьен опустил винтовку дулом вниз и зашагал быстрее. Тут я выхватываю свое ружье, что в траве припрятал, навожу на него и говорю, чтоб бросал оружие. Потом подходим к тому месту, где были Этта, Уэйд и Клет. Эти двое сидят на пне спинами друг к другу, а руки у них даже не связанные. Сидят и улыбаются, словно их дружок констебль идет к ним в бильярд перекинуться. А меня всего, ей-богу, прямо так дрожь и пробирает, будто вылез голый на мороз. Даже представить страшно, на сколько меня упекут за одно то, что на полицейского ружье наставил! Спасибо, ему и в голову не пришло, что я ни за что не выстрелю. Ведь спокойно бы мог повернуться и отнять у меня ружье! Связали мы ему руки и усадили рядом с Уэйдом и Клетом. Карга Этта зашвырнула его винтовку и пистолет подальше в болото.
— А теперь уходи-ка отсюда, Сайлас,— говорит мне Карга Этта.— Забирай Фрэнка с Бидилией и уходите. Остальное — моя забота.
Глаза у констебля Кретьена выпучились, вот-вот лопнут,— видно, и он перетрусил, потому что принялся лепетать что-то, и все по-французски, никто из наших его не понимал.
Стали мы с Фрэнком и Бидилией подниматься вверх по холму, но когда, еще не добравшись до вершины, я не выдержал, оглянулся, то увидел, что в руках у Карги Этты заостренная палочка, которая, видно, ей от отца досталась, и Этта вырисовывает средь тумана что-то похожее на женский контур. И вдруг налетел сильный ветер, по-зимнему холодный, туман рассеялся, будто кто его сдунул; стоит Этта посреди луга, а прямо над ней из тумана женщина нависла, сгорбленная чуть-чуть, одежда длинная, а голова платком повязана. Кинулся я вверх к машине констебля Кретьена и поскорее фары и двигатель выключил.
Сказал Фрэнку и Бидилии, чтоб отправлялись домой без меня; на сей раз они спорить не стали. Самим не терпелось поскорей убраться. А я, привалившись к машине, стал вглядываться в темноту.
Вижу, констебль Кретьен с Уэйдом Гэскеллом и Клетом Айверсоном припустили прочь с луга прямо к тополиной роще, только ни одного из них не узнать, потому что все трое превратились в коричневых ласок; глаза у них отблескивают в ночи алым светом, а спинки на бегу изгибаются петлями — такой петлястый у иных почерк бывает,— сложатся пополам и резко выпрямляются, как кукленок, ползущий по ниточке, которого моей младшей сестренке на рождество подарили.