– Ну, ей нет пятидесяти. По крайней мере, я постарше.
– Ну вдовы обычно любят выходить за тех, кто помоложе их. Уж я-то видел. Не хотят привыкать к человеку, который вот-вот да помрет. Обычно женщина переживет одного мужа, и ей этого достаточно. Ну ты-то свеженький, как цыпленок. Это в твою пользу. Это значит, что тебя будет легко перехитрить. Как дело дойдет до военных действий. Потом тебе ее не с кем сравнивать. Нечасто бывает, чтобы в пятьдесят женщине случилось впервой появиться на сцене. Это наверное твой главный козырь.
– Она знает, что у меня нет опыта. Я на этот счет не темнил.
Швеппес покачал головой.
– Тебе не пришло в голову поучиться в вечерней школе? Нефть это одно, а леди из Бостона – другое. В той части страны они очень разборчивы в словах. Здесь твой деревенский разговор никому не мешает, а столкнешься с такой дамой, и окажется, что ты никуда не годишься. Вот это проблема.
Вернон огорчился. Он стал жалеть, что не оставил Швеппеса читать его спортивную газету. Разговор становился все более похож на судебное разбирательство, где он выступал в роли ответчика.
– Уж она ко мне из-за этого придиралась. Швеппес, я не могу ходить в вечернюю школу. Я буду чувствовать себя посмешищем.
– Ну, если ты дожил до того, что связался с женщиной, тебе суждено чуть не все время быть для кого-то смешным. Я и сам никогда не имел дело с женщинами с востока, не дальше чем из Литл Рока. Мне в жизни не случалось говорить с этими зазнайками, разве что, поздороваться, но все равно, я себя чувствовал пень-пнем. Дело в том, что они хитрее нас.
– Не то что умнее, а хитрее, – добавил он.
Потом он совсем замолчал, они поднимались в тишине. Стоял поздний ночной туман, постепенно они стали смотреть на него сверху вниз. Старик Швеппес начал прокашливаться. Наконец он сказал:
– Вернон, ты не такой, как я. Ты не станешь ни пьяницей, ни наркашом. Я знаю, что ты играешь, но это несерьезно. Игра становится проблемой только для бедного человека. Мне кажется, только женщина поможет тебе остаться человеком. По-моему, толстая брюнетка из Бостона ничуть не хуже другой. Мне было бы жаль, если бы ты сошел с ума еще больше, чем сейчас, если ты хочешь знать правду.
– Что ты говоришь? Я не сумасшедший. Я даже пятнадцать лет ничем не болел.
– Ну, ты, конечно, не опасный сумасшедший, но все-таки не в себе, – возразил Швеппес, оглядев Вернона с ног до головы. – Видишь ли, нормальные люди спят в кроватях с другими людьми, если у них есть такая возможность. Нормальные не устраивают себе ночлег в «линкольнах» на крыше гаража. По мне, так это признак сумасшествия. Ты просто псих, который не потерял способности делать деньги на нефти, хоть это ты не потерял.
Вернон не знал, что сказать. Ему показалось, что когда дело доходит до разговора с глазу на глаз, старый Швеппес не лучше Авроры. Его никогда так не критиковали в лицо. И он не знал, что сказать в свою защиту, так что промолчал. Они были на девятнадцатом этаже, и ему очень хотелось броситься к лифту и подняться к себе на крышу. Он попытался найти себе компанию, и это ему не удалось.
Когда на Вернона нахлынули самые мрачные мысли, Швеппес вдруг сказал, похлопав его по плечу: «Купи ей подарок. У женщин и политиков не так уж много общего, но и те, и другие не могут устоять перед подкупом».
– Хорошо, – чуть оживился Вернон. – А потом?
– Купишь другой. Ты богатый человек. Моя бабка была из янки, и ей никогда не бывало достаточно подарков. Если женщина не любит подарков, то в ней сидит какая-то тайная злоба.
Когда они добрались до двадцать четвертого этажа, Швеппес заглянул в «линкольн». Он покачал головой и закашлялся, отчего его худые щеки стали еще более впалыми.
– Только псих может держать у себя телевизор. У тебя он в машине, так что ты вдвойне ненормальный. Я слышал – от них рентгеновские лучи. Если на тебя все время действует облучение, не видать тебе никакой вдовушки из Бостона.
Пожав Вернону руку, он пошел к лифту.
– Не мешало бы тебе привыкать спать в доме, – сказал он на прощанье своему хозяину, оставшемуся в замешательстве на крыше.
Вернон разложил сиденье, устроил себе постель и лег, но небо стало светлеть, а он так и не заснул. Он все думал о том, что говорила ему Аврора, и о словах старого Швеппеса, и ему стало ясно, что тот был прав: он действительно сумасшедший. Двадцать лет назад, когда Вернону было около тридцати, он и сам так думал, но был так занят, что как-то забыл об этом. Конечно, спать на крыше в машине – безумие, такое не понравится ни одной леди, а Аврора была, должно быть, еще разборчивее других. Итак дело было безнадежно, и признаваясь так внезапно в своих чувствах, он свалял дурака, ему ничего не оставалось, как отступить. Но он же ей обещал, что придет к ней, когда вернется, и, значит, можно позволить себе это удовольствие хоть еще один раз в жизни.
Он завел «линкольн», прокатился по двадцати четырем уровням и выехал по Саут Мейн к маленькому круглосуточному кафе, которое любил.
Кафе, где Вернон постоянно завтракал, неизвестно почему называлось «Серебряная туфелька». Само оно не было серебряным, и никто из носивших серебряные туфли, вроде бы туда не заглядывал. «Туфелька» принадлежала мужу и жене, которых звали Бейб и Бобби, кафе стало их жизнью. У них был крошечный трейлер, стоявший на привязи у задней двери, словно шотландский пони, и тот из супругов, который более уставал, спал там, пока другой обслуживал посетителей. Этот старый одноместный трейлер, какие делали в тридцатые годы, достался им в уплату двухсотдолларового долга за чизбургеры от одного их приятеля по имени Рено, остановившегося на некоторое время в вонючем трейлерном поселочке, расположенном в нескольких ярдах выше по улице. В конце концов жизнь в трейлерном лагере показалась Рено чересчур оседлой, и он перебрался в другое место.
Кровать в трейлере была не шире узенькой полки, и Бейб с Бобби так и не научились спать на ней рядом, но с известной осторожностью там вполне можно было заниматься любовью. Иногда на них работали помощники, которых они нанимали, но это случалось редко и ненадолго, так что они справедливо гордились своей способностью справляться со всем самостоятельно.
– Скрипим понемножку, – такими словами всякий раз отвечал тот из супругов, кому случалось встретить Вернона, приходившего поутру съесть свои сосиски и яичницу. Много раз он хотел выкупить их дело, чтобы они могли завести себе помощников, а может быть и новый трейлер, но независимость мешала Бейб с Бобби клюнуть на это предложение. Бейб была рыжей толстухой. О Верноне она говорила: «Это та еще устрица», подразумевая его хитрость, и любила подразнить его всякий раз, когда он предлагал выкупить их дело.
– Знаю я тебя, Вернон, – говорила она. – Как только возьмешь меня на жалованье, так сразу же заберешь себе кое-что в голову. У меня таких умников столько за день перебывает. Я чересчур стара, чтобы думать о таких вещах.
Вернон не мог удержаться от смущения при этих разговорах.
– Эх, это я уже чересчур стар, – неизменно возражал он.
Когда Вернон показался в дверях, Бейб с Бобби сидели у прилавка, помешивая свой кофе. Кроме них в кафе никого не было.
– Привет, – сказал Вернон.
Бобби, продолжая помешивать кофе, не ответил, он все чаще впадал в какое-то забытье. Бейб встала, чтобы налить кофе Вернону.
– Слава Богу, хоть один клиент пришел, – воскликнула она. – А то здесь так тихо, что мы с Бобби чуть не заснули. Похоже, ты куда-то снимаешься? Собрался за новыми лимонами?
– Не сегодня, – ответил Вернон. Он раздумывал о подарке для Авроры, и ему пришло в голову, что у Бейб может быть какая-нибудь подходящая идея.
– Можно я задам тебе вопрос? – сказал он, стуча руками по стулу. – Я тут встретил леди, и она очень хорошо со мной обошлась. Что, если я куплю ей какой-нибудь подарок, знаешь, чтобы вроде как ее отблагодарить?
Вдруг Бобби вышел из своего забытья и хлопнул Вернона по спине.
– Ты подумай, Бейб, он что ль наконец с женщиной переспал?
Вернон зарделся, и Бейб бросилась на его защиту.
– Заткни свой поганый рот, Бобби. Вернон не так воспитан, и ты это знаешь. Все годы, что я его здесь кормила, он себе даже в голову ничего не забирал, это я тебе точно говорю. Так что замолкни и дай Вернону сказать, что он хочет.