– Имейте в виду, что я за Вернона, – предупредила Рози. – Если вы его обидите, я уволюсь. Я не буду сложа руки смотреть, как вы его притесняете.
Аврора остановилась, упершись руками в бока.
– Не пугай меня. На это у меня есть, или вернее был Гектор. Конечно, так или иначе Вернон будет обижен. Давай его сначала немножко откормим на хорошей еде. Думаешь, мужчина, ждавший женщину до пятидесяти лет и вдруг связавшийся со мной, обойдется без потерь? Он и сам виноват, не надо было так долго ждать. А пока, пожалуйста, разреши мне решать свои проблемы по одной. Первая на очереди – проблема мистера Тревора Во.
– Ладно, ладно. Если хотите, чтобы я вам что-нибудь погладила, быстро выбирайте, что. Я сегодня мою окна.
– Пожалуй, трубки можно положить, – разрешила Аврора, для начала вешая свою.
– А, Тревор… это ты? – сказала Аврора, вступая в темноту ресторана, который он выбрал для их свидания. Он любил выбирать наиболее темные рестораны, и ее ничуть не удивило место, в котором она очутилась на этот раз, правда оно было почти абсолютно темным. Метрдотель, сопровождавший ее, растворился в темноте.
Но ее замешательство было недолгим, тотчас же во мраке обозначилась знакомая фигура, распространявшая запахи твида, моря и хорошего одеколона. Фигура заключила ее в объятия.
– Еще прекраснее, чем всегда, все равно ты та женщина, которую я люблю, – произнес знакомый голос с таким отчетливо филадельфийским выговором, который она слышала еще тридцать лет назад. Голос раздался около ее уха и двинулся к шее, прежде чем фраза была закончена, рассеивая все сомнения, если бы она все-таки сомневалась, кто именно ее обнимает.
– А, это ты, Тревор. Мне кажется, я это чувствую на ощупь. Убери-ка голову с моего воротника, я думала, что буду здесь гостьей, а не кушаньем.
– Да, но каким бы ты была кушаньем! – воскликнул Тревор Во, не уступая своего мимолетного преимущества. – Пищей богов, Аврора, как сказал Байрон.
Аврора стала выказывать нетерпение.
– Ты все такой же. Еще один романтический момент испорчен из-за того, что ты перевираешь цитаты. Отведи меня, пожалуйста, на мое место, если тебе удастся его найти.
Она двинулась ощупью туда, где, как ей казалось, был проход, а за ней так же ощупью Тревор. В момент она налетела на метрдотеля, ожидавшего их впереди на приличествующем отдалении. В конце концов, обогнув угол, они вошли в комнату с камином, в которой располагались кабины, отделанные алой кожей. Это место было охотничьим клубом. Куда бы Тревор ни приезжал, а бывал он везде, ему всегда удавалось находить солидные мрачные охотничьи клубы с трофеями – головами животных по стенам, камином, ромом и кабинами, отделанными алой кожей.
Когда они сели, Аврора позволила себе бросить взгляд в его сторону и заметила, что он все такой же, красивый и загорелый, с седыми волосами, по-прежнему пахнущий твидом, ромом и хорошей парикмахерской, с трубкой в кармане пиджака, что щеки у него, как всегда, румяные, плечи – широкие, и зубы – такие же белые и ровные, как тридцать лет назад, когда они вдвоем по молодости на ощупь находили дорогу в дансингах Бостона, Филадельфии и Нью-Йорка. Он был после всего, что было сказано и сделано, самым стойким из ее поклонников. Получив ее отказ, он трижды женился, блестяще, но неудачно; жизнь провел, плавая по семи морям, гоняясь за дичью и рыбой по всему миру, время от времени ненадолго оседая где-нибудь, чтобы соблазнить не подающих надежд балерин и молоденьких актрис, дам из общества, а по возможности и их дочерей; но всегда, один или два раза в год, он находил какой-нибудь повод, чтобы оказаться на своей яхте в том месте, где была она, и возобновить роман, который, как ему казалось, никогда не прекращался. Это ей льстило и продолжалось уже очень долго, и поскольку он выбрал очень закрытую кабину, она позволила ему взять под столом ее за руку.
– Тревор, я по тебе скучала, – сказала она. – В этом году ты слишком долго не приезжал повидаться со мной. Кто с тобой плавал по семи морям?
– О, дочь Мэгги Уитни, – ответил Тревор. – Ты знала Мэгги? Из Коннектикута?
– Не знаю, почему я терплю твое поведение с молодежью. Должна признать, что для меня это непоследовательно. Недавно я прекратила знакомство с человеком, который не допускал и десятой доли того, что ты делаешь в своих плаваньях. Мне кажется, ты бы и с моей дочерью путешествовал, будь она не замужем.
– Ну, я-то целюсь по матушкам, но иногда промахиваюсь. Матушку мне не достать, вот и приходится довольствоваться кем-то другим. Я глаз не могу сомкнуть в одиночестве.
– Мне кажется, не стоит об этом разговаривать, – заметила Аврора. Тревор, действительно, был единственным мужчиной, в отношении которого она проявляла терпимость. Казалось, он всегда сохранял совершенную безвредность, никогда не обижал ни одну женщину, ни старую, ни молодую. Все его жены и дамы, и их дочки, и актрисы с балеринами через какое-то время его бросали, захватив с собой множество прекрасных подарков, его любовь и самые лучшие воспоминания; и он сохранял в себе привязанность к ним. Он что-то давал каждой встреченной им женщине и никому не причинял вреда, тем не менее ни одна из них не вернулась к нему, хотя бы на время. Даже эти истории с их дочерями, которые, случись они с другим мужчиной, сделали бы его монстром, придавали Тревору особую трогательность, словно таким образом его любовь к их матушкам обретала преемственность.
Его романы никогда не оставляли шрамов, разве только у него самого и, разумеется, полагать, что Тревор откажется от физической стороны любви, было бы равнозначно ожиданию, что солнце откажется светить. Он и она не были любовниками почти тридцать лет – она была его первой любовью, а он у нее – второй, – и в последующие годы она не испытывала желания вернуться в его постель, но при встрече не могла отказать ему в объятиях и прикосновениях; если бы руки Тревора не стали к ней тянуться, она бы подумала, что он заболел. Тревор не мог оставаться один, к счастью, это от него и не требовалось, и в мире было достаточно родительниц и. дочек, чтобы у него сохранялось хорошее настроение.
– Тревор, я полагаю, ты уже заказал все самое лучшее.
– Будь спокойна, – сказал Тревор, кивая официанту, который почти мгновенно подошел к ним с изумительным салатом из крабов. В гастрономической сфере его вкус был практически безупречным, но, будучи спортсменом, он заказывал дичь немного чаще, чем это хотелось бы Авроре. В награду за салат она разрешила себя немного погладить, мысленно отметив, что море очень благотворно отражается на запахе, исходящем от мужчины. От Тревора всегда пахло приятнее, чем от всех мужчин, которых она знала. Его запах смешивался из соли, кожи и специй; она даже наклонилась, чтобы убедиться, что он все тот же. Тревор это воспринял как знак поощрения и сразу же приступил к делу.
– Думаю, я тебя удивил? Готов поспорить, что не ожидала, что после стольких лет я вдруг потребую, чтобы ты ответила мне – да или нет.
– Да, с твоей стороны это была грубость, дорогой. Только многолетняя привязанность к тебе удержала меня от желания повесить трубку. Почему тебе пришла в голову такая мысль, можно полюбопытствовать?
– Я всегда считал, что мы созданы друг для друга, – ответил Тревор. – Никогда не понимал, почему ты вышла за Редьярда. Всегда удивлялся, что ты его не бросаешь.
– Но Тревор, у нас с Редьярдом были совершенно идеальные отношения. Или, скорее, идеально несовершенные. Наконец, он не проводил все свое время с балеринами или школьницами.
– Но это же только из-за того, что ты не хочешь выйти за меня, – на красивом лице Тревора была написана боль. Аристократическая седина, появившаяся у него едва ли не сразу по окончании Принстона, очень шла к его лицу и одежде.
– Я этого никогда не понимал, – сказал он, сжимая ее руку. – Просто никогда.
– Милый, столь многие вещи понять невозможно. Ешь крабов, пей вино и сбрось с себя этот несчастный вид. Если ты скажешь, чего не понимал, я, может быть, тебе объясню.
– Честно говоря, не понимаю, почему ты перестала со мной спать. Мне казалось, что все хорошо. Потом мы отправились в то плаванье из Майна в Чесапик, и тогда я тоже не заметил ничего настораживающего, а ты как сошла с яхты, так и вышла замуж за Редьярда. Разве что-то было не так?