В последнее время ей стало казаться, что источник иссяк, – видимо, сюрпризов больше не будет. Мужчины стали от нее спасаться, а собственная дочь вот-вот родит. Она всегда жила достаточно замкнуто; теперь то ли считая себя сильной или особенной, а может быть, из-за капризов судьбы, она невообразимо отдалилась от людей сердцем? Это было неправильно, она не желала, чтобы так продолжалось. Она слишком многое забыла, скоро, должно быть, забудет и чего ей не хватало. Она знала, что даже секс со временем переосмыслится, примет форму духовной жажды. Возможно, это уже произошло, а если нет, то скоро случится.
Худшие минуты тоски миновали, но когда они подошли к концу, она почувствовала, что настолько пробудилась, что до утра ей уже не заснуть. Она спустилась на кухню, приготовила себе чай и достала несколько печений. Потом она вернулась в свой эркерчик, где за едой стала обдумывать возможные варианты. В отношении мужчин было ясно, что все они совершенно не годятся. Она избавилась от отчаяния, но сознавала, что если что-нибудь не изменить, и если перемена не наступит скоро, она сделает что-то грустное, с чем-то смирится. От этой мысли она не вздохнула и не вздрогнула, а продолжала широко открытыми глазами смотреть на темный двор и голые факты. А голые факты сводились к тому, что если она не желает провести остаток жизни в одиночестве, ей надо срочно завести какую-нибудь максимально приемлемую связь.
Она понимала, что это требовало принятия хладнокровного решения, в то время как в жизни ею руководила горячая кровь. Если же она и впредь будет полагаться на свою горячую кровь, то, скорее всего, останется ни с чем. Чудеса бывают, но на них не надо рассчитывать. Ничего уже не наладится, но было уже четыре утра, а она была на пороге своего пятидесятилетия. Она не желала поддаваться чему-либо посредственному, неподвижному, пустому. Лучше поступиться гордостью, если это она изо дня в день подтачивает ее дух.
Она подумала о симпатичном маленьком человеке в белом автомобиле, в котором она от нечего делать пробудила любовь. Вероятно, это была бы вполне благопристойная любовь и со временем он научился бы выражать ее словами: но мысль о его благопристойности не заставила ее взяться за телефонную трубку. Вместо этого, когда ее корабельные часы пробили пять, она подняла ее, чтобы позвонить своему соседу, генералу Гектору Скотту.
– Слушаю, говорит генерал Скотт, – четко и хрипло отрапортовал он таким бодрым голосом, словно дело происходило в полдень.
– Ну, разумеется, Гектор, ты уже на ногах. Ты не расслабляешься. Должна сказать, это уже говорит в твою пользу. Тем не менее, я решила предъявить тебе иск.
– Мне иск? – переспросил Генерал, не веря своим ушам. – Ты звонишь мне в пять часов утра, чтобы сообщить, что собираешься подать на меня в суд? Черт побери, в жизни не встречал такого хамства.
– Ну видишь ли, я не отступлюсь, раз уж решила, – настаивала она.
– Аврора, какого дьявола ты взбесилась? Это сущий вздор. Ты не можешь подавать на меня в суд.
– О, я уверена, что у меня есть на то полное право, Гектор. Я считаю, что твои действия в момент аварии были совершенно незаконными. Но я люблю считать себя доброй женщиной. Хочу пригласить тебя на завтрак, чтобы дать тебе право на защиту. По-моему, справедливее ничего и быть не может.
– Если уж речь зашла о справедливости, то я с удовольствием дал бы тебе хороший щелчок по чертову носу, – ответил Генерал, впадая в ярость при воспоминании о том, как она хладнокровно бросила его в своем «кадиллаке» посреди дороги.
– Гектор, ты уже слишком стар, чтобы раздавать кому-то щелчки, – возразила Аврора. – Если ты говоришь о доставленных тебе неудобствах, то не забывай, что ты получил то, что заслужил. Так ты придешь на завтрак или так и будешь стоять как пень, рассыпая напрасные угрозы?
– А что случилось с твоим коротышкой-картежником?
– Это тебя абсолютно не касается. Так ты собираешься прийти или будешь рыскать по улицам со своими глупыми псами?
– Они не глупые и, разумеется, я пойду бегать, – ответил Генерал. – Я бегаю при любых обстоятельствах. А потом приду к тебе, чтобы отвесить тебе хороший щелчок по носу.
– Гром и молния, Гектор! Какие ты будешь есть яйца?
– Всмятку, – сказал Генерал.
– Хорошо. И постарайся не надорваться во время пробежки. Нам еще надо обсуждать судебное дело, и я не хочу, чтобы ты был уставшим.
Прежде чем он успел что-либо сказать, она уже повесила трубку. Она не очень удивилась, когда три минуты спустя кто-то забарабанил в дверь. Она поставила телефон на место, затянула пояс халата, взяла щетку и медленно пошла к лестнице, по пути расчесывая волосы. Открыв дверь, она столкнулась лицом к лицу с красным от злости Генералом. Он был одет в серый спортивный костюм, в котором всегда бегал по утрам.
– Я щелкну тебя по носу, черт побери, а затем побегу, – сказал он.
Аврора вздернула подбородок.
– Хм, – выдохнула она.
Генерал чуть не ослеп от гнева; но даже в ярости он заметил в ее взгляде холодноватый, довольно небрежный вызов. Она даже не перестала причесываться.
– Я хочу тебе сказать, что ты самая несносная высокомерная дрянь, которую я только видел в своей жизни, а повидал я их множество, – сказал Генерал. Он ее не стукнул, но не удержался и сильно толкнул.
Аврора заметила, что руки у него крепкие, довольно тонкие, руки достаточно молодого мужчины. Мужчины, которые держат себя в форме, обладают определенным шармом. Она удержалась на ногах и увидела, что от злости его лицо покраснело, а грудь резко вздымается и опускается.
– Ты думаешь, что я трус, не так ли? Я столько лет тебя любил, а в итоге ты, черт возьми, считаешь меня трусом.
– Сколько лет ты меня любил, Гектор? – спросила она дружеским тоном.
– Много… много, – серьезно ответил он. – С сороковых годов. И ты это знаешь. С той вечеринки, которую ты для нас устроила, когда меня командировали на Мидуэй. Ты это помнишь. У тебя только что родилась дочка, и ты еще все качала ее. Я помню, какое на тебе было платье.
Аврора улыбнулась.
– Какая у мужчин удивительная память, – заметила она. – Я и войну-то почти не помню, тем более вечеринку или какое-то платье. Дай мне твою руку. – Генерал протянул ее ладонью вверх. К его удивлению она стала пристально рассматривать ее.
– Да, это было приблизительно тогда, – продолжал он. – Я много думал о тебе, пока был вдали от дома.
– На Тихоокеанском театре военных действий, – добавил он.
Аврора ласково взяла его под руку, не отпуская его ладонь.
– Уверена, что дело не обошлось без сентиментальных сцен, которые порадовали бы меня, если бы я могла их припомнить. И у вас, мужчин, такое терпение.
– Как это?
– Ладно, не обращай внимания, – отмахнулась Аврора. – Да, мне немножко стыдно. За все эти годы я ни разу не показывала тебе Ренуара. Если хочешь, пойди взгляни на него сейчас, если не очень торопишься бегать. Мне кажется, это та малость, которую я должна сделать для человека, любившего меня двадцать лет.
Генерал Скотт тут же освободил свою ладонь, но лишь для того, чтобы крепко сжать ее пальцы двумя руками. На смену гневному возбуждению, в котором он сюда явился, пришло другое, не менее сильное, и оно еще усилилось, когда стало ясно, что наконец, Аврора не выказывает неудовольствия, когда ее обнимают.
– Аврора, мне не интересны твои картины, меня интересуешь только ты, – успел вымолвить Генерал, пока от страсти совсем не задохнулся.
Аврора уловила новый оттенок в знакомом хриплом голосе. Она улыбнулась, но наклонила голову, чтобы Генерал не увидел улыбки.
– Да, ладно, забудь об этом, Гектор. Мой Ренуар никуда не денется. Мы вернемся к нему, когда нам уже больше ничего не останется.
Подняв глаза, она встретилась с его взглядом. Генерал чувствовал себя дураком, старым запуганным болваном, но не таким напуганным и не таким глупым, чтобы спрашивать, почему произошло чудо. Ласково, даже весело Аврора повела его наверх, в ту комнату, о которой он давно перестал даже мечтать.