Эмма знала, что у Флэпа более сильные сексуальные побуждения, чем он расходует дома, но ни о чем его не расспрашивала. В собственной постели она ощущала свою подчиненность, что само по себе было унизительно. Она не хотела отягощать ситуации, выказывая ревность. Прошел год, половину этого времени она чувствовала отчаяние, но так маскировала его различного рода деятельностью, что, как ей казалось, никто его не замечал. Она говорила себе, что надо воспринимать вещи как они есть: ей нужен любовник. Но она жила в районе среднего класса, в городе, населенном средним классом, и у нее на руках было двое мальчиков, которых надо растить, и дом, о котором надо заботиться. Где взять время на любовника и как его найти в таком месте? Она понимала, что Сэм Бернс – глупая фантазия. Его было невозможно вытащить из банка, а если бы это и удалось, это его слишком напугало бы – ни один мужчина по своему виду не был настолько не склонен к супружеской измене.
И Эмма поставила крест на этой фантазии, а потом и на всех фантазиях. У нее стали опускаться руки; она сказала себе, что от этого плана надо отступиться. Затем однажды в ноябре она сидела в банке, болтая с Сэмом и Анджелой, а потом Сэм надел пальто, объявив, что должен поехать посмотреть принадлежащий банку дом, который будет выставлен на продажу. Эмма оживилась. Тут же она изобрела подругу, которая собирается переезжать в Де-Мойн и которой, возможно, потребуется как раз такой дом. Сэм Бернс был очень рад взять ее с собой; ему и самому этого хотелось, но он никогда бы не смог выдумать подходящий повод для приглашения.
Было очень холодно, и оба они ужасно нервничали. В доме не было мебели. По его глазам Эмма понимала, что он хочет ее. Она также знала, что решать ей. Они молча обходили пустой дом, и в конце концов неуклюже столкнулись. Она не знала, что делать. Сэм был чересчур высок, до него было не дотянуться. Потом он встал на колени, чтобы осмотреть поломанный плинтус, и Эмма, подошла к нему и положила свои холодные ладони на его лицо. Несколько минут они целовались, неловко сидя на корточках; Эмма не давала ему встать, опасаясь, что он убежит. Они занимались любовью в холодном углу, подстелив свои пальто. Эмма испытала глубокое удовлетворение; как она и ожидала, у нее было ощущение, словно ее обнимает громадный нерешительный медведь. На обратном пути Сэм замирал от ужаса, он был уверен, что об этом эпизоде узнают все. Эмма сохраняла непринужденное спокойствие. Вернувшись в банк, она обсуждала с Анджелой дом и разговаривала о своей вымышленной подруге, что получалось у нее очень убедительно. Так она разговаривала, пока не заметила, что Сэму удалось побороть испуг и заняться послеобеденной выпиской ссуд.
– Дорогая, ты действуешь на этого человека как тонизирующее средство, – сказала Анджела, с удовольствием замечая, насколько он стал счастливее по сравнению с утром того же дня. Все равно Анджела недолюбливала болтливую маленькую Дотти, и ей нравилось, что миссис Гортон проявляет некоторый интерес к этому заброшенному человеку, находящемуся под башмаком жены.
– Хм, как медведь. Мне знакома такого рода привлекательность, – сказала Аврора через несколько недель. Ей хватило двух телефонных разговоров, чтобы заметить, что ее дочь уже не такая скучная, а в третий раз она вытянула из Эммы признание.
– Деньги здесь, пожалуй, тоже что-то значат, – добавила она. – Ворочая ими, даже самый унылый мужчина создает вокруг себя некую ауру. Боже мой! Гектор болеет, а мне надо приспосабливаться к твоей греховности. Как по-твоему, не слишком ли много от меня требуется?
На самом деле поступок Эммы ничуть ее не обеспокоил. Она уже несколько лет ждала, что произойдет нечто подобное, но лелеяла надежду, что в роман будет вовлечен какой-нибудь подходящий и, по возможности, полезный человек, способный увезти Эмму и составить с ней тот брак, которого она заслуживает. Очевидно, этого не случилось.
– Милая, у тебя явная склонность к невыгодным вариантам, – сказала она. – Если бы не она, ты бы не выбрала старика. Очевидно, перспективы такой любовной связи весьма проблематичны.
– А что с Генералом? – спросила Эмма, чтобы сменить тему.
– Он неисправим. Он вдыхает слишком много загрязненного воздуха во время своих идиотских пробежек. Правда, в эти дни на своих пробежках он еле передвигает ноги. А Вернон уже месяц в Шотландии, и это меня раздражает. Если он собирается там задержаться, я вынуждена буду потребовать от него забрать меня к себе. Альберто очень сдал. Магазин переходит к Альфредо. Я тебе говорила, что мы здесь гибнем каждый в отдельности, а что ты делаешь, чтобы нам помочь? Соблазняешь старикана. Мне придется это скрыть от Рози. С тех пор, как умер Ройс, она расстраивается из-за любой мелочи.
– Маленького Бустера опять поймали на краже, – добавила она. – Мне кажется, ему вскоре не миновать исправительной школы. Это заставляет меня напомнить тебе об осторожности. Мне кажется, в таких местечках, как Де-Мойн, прелюбодеек до сих пор забивают камнями.
Сэм Бернс смотрел в будущее не менее пессимистично. Он был убежден, что все раскроется, ему придется развестись с женой и жениться на Эмме, а затем, чтобы избежать позора, покинуть город. Он зашел в своей решимости так далеко, что, в случае чего, подумывал отправиться в Омаху, где его старый армейский приятель занимал пост президента небольшого солидного банка.
– Милая, мне в жизни ничего еще не сходило с рук просто так, – сказал он как-то Эмме, изо всех сил дергая свое крупное ухо. – Я говорю серьезно. Я совсем не умею строить хоть сколько-нибудь стоящие планы.
Однако он весьма ловко находил причины для посещения пустых домов, которые банк собирался продавать. Однажды вечером, когда Флэп с мальчиками пошел на баскетбольный матч, Эмма запихнула старый матрас в багажник автомобиля и отвезла его в один из таких домов. Флэпу она сказала, что пожертвовала его для продажи на благотворительной распродаже. В ближайшие полтора года, по мере того, как одни дома медленно распродавались и на смену им приходили новые, матрас перемещался из одного квартала в другой. Все дома были без мебели и отопления. Эмма стала задумываться, как чудесно было бы заниматься любовью в теплом помещении, например в большом меблированном номере отеля или хотя бы там, где есть кресла и туалет с сильным напором воды.
Правда, однажды они задумали поехать в Чикаго, что помогло бы сменить обстановку и достаточно изысканно провести время, но Дотти сумела помешать этому, упав в людном месте и сломав себе бедро. От сознания того, что он шляется на стороне в то время, как его верная жена лежит в больнице с ногой на растяжке, чувство вины у Сэма Бернса стало настолько нестерпимым, что Эмма решила отпустить его, чтобы он обрел своих Дотти, Анджелу и работу.
Если бы он действительно желал уйти, она бы его отпустила по доброте душевной и любви, так как их связь наполовину была для него моральной пыткой. Но, несмотря на все свои страдания, Сэм не желал уходить. По-своему он пришел в неменьшее отчаяние, чем Эмма. Дотти и прежде никогда не занимал секс, а в ее сорок пять лет эта незаинтересованность ускорилась, перейдя в активную неприязнь. Кроме того, она была не из тех, кто занимается неприятным делом, и сексуальное будущее Сэма, насколько он понимал, сводилось к нечастым визитам девушек по вызову и случайным прегрешениям.
Таким образом, для него Эмма являла собой чудо. Он понимал, что ему дан последний шанс полюбить; и при всех страхах и опасностях, связанных с ним, он, должен был им воспользоваться. Он не знал человека добрее и ласковее Эммы и обожал ее. Пустые дома, случайные часы встреч, холод, неустроенность огорчали его. Ему хотелось дать ей обычные удобства. Иногда он даже воображал, что Дотти может скончаться, всеми уважаемая, например от теплового удара. Может же она целый день наблюдать на празднике за приготовлением жареной туши на июльском солнцепеке. Если бы такое случилось, он мог бы, как он это называл, поступить с Эммой как полагается: забрать Эмму у ее беспечного мужа, обеспечить ей приличный дом, красивую одежду, хорошую кухню, может быть, даже ребенка. Ему никогда не приходило в голову, что все это может быть ей не нужно, но, как оказалось, это и не имело никакого значения, так как Дотти пережила мужа ровно настолько, сколько они прожили вместе – на двадцать девять лет.