Когда Эмма узнала о смерти Сэма, она была беременна от Флэпа. В то время они уже девять месяцев жили в Кирни в штате Небраска. Там Флэпу предложили заведовать кафедрой английской литературы в небольшом университете, и после больших колебаний он согласился. Эмма и мальчики были за то, чтобы остаться в Де-Мойне, но он их заставил переехать. Вообще-то на тот момент их семейные отношения были таковы, что если бы Эмма с ребятами высказались за переезд, Флэп вполне мог бы решить, что им надо остаться в Де-Мойне.
Узнав, что они уезжают, Сэм Бернс почувствовал утрату. Он долго сидел на матрасе, в отчаянии разглядывая свои громадные ступни. Ему так и не удастся дать Эмме те удобства. Запинаясь, он рассказал ей о своей незаконной фантазии. Если бы Дотти умерла, то они бы поженились. Он скорбно смотрел на нее, спрашивая себя, будет ли такая чудесная женщина смеяться над тем, что он хотел бы на ней жениться.
Эмма не засмеялась, хотя никогда бы не вышла за него. Она видела, что Сэм не понимает, что уже предоставил ей очень много удобств. Всю жизнь он был слишком громоздким, на него смотрели как на увальня, он и был увальнем, обращался с ней неловко, но она была глубоко привязана к этому человеку.
– Конечно, милый. Я бы сразу же вышла за тебя, – сказала Эмма, желая Дотти долголетия, чтобы ей никогда не пришлось отказываться от своих слов.
Сэм стал созерцать свои ступни с меньшим отчаяньем. В тот день, когда они расставались, все его большое тело содрогалось от горя.
– Не знаю, что я буду делать, – сказал он.
– Ну, может быть, научишься получше играть в гольф, – предположила Эмма, обнимая его. Она поцеловала его, пытаясь шутить, потому что на самом деле он ненавидел гольф. Но однажды он робко последовал ее совету. Именно на поле для гольфа его неповоротливость вызывала больше всего насмешек. Он играл в эту игру только потому, что этого от него ожидала Эмма.
Но Эмма этого не знала.
О смерти Сэма Эмме сообщила Анджела, которая позвонила в Кирни, припомнив миссис Гортон и ее доброту.
– Ах, как жаль, что это случилось с мистером Бернсом, – воскликнула Эмма, сообразив, что и в растерянности следует выдерживать формальный тон.
– Да, его нет, – сказала Анджела. – У него случился сердечный приступ прямо во время партии гольфа. Этого и следовало ожидать, ведь он пошел играть в такую жаркую погоду.
Эмма провела много дней, сидя за кухонным столом, жуя салфетки или разрывая их на маленькие полоски. Салфетки стали новой формой проявления ее невроза. Ее мучило не только то, что Сэм умер, но и то, что она допустила, что он умер несчастным. Действительно, ей не хватило активности на эту связь. Ее вымотало напряжение всех сил из-за обмана и укрывательства в этих пустых домах. В ее душу закрался другой страх: она опасалась, что Сэм слишком сильно влюбился в нее. Если бы и она питала к нему большую любовь, он бы решился оставить Дотти. Но Эмма знала, что тогда бы возникла ситуация не из приятных, которая была бы неуправляемой, наступил такой момент, когда она не стала особенно сильно держаться за Де-Мойн. Они с Сэмом извлекли из своих отношений самое лучшее, и Кирни – естественный выход из создавшейся ситуации.
Умри он в своей постели или от несчастного случая, она не убивалась бы так сильно, но он не понимал ни своей жизни, ни любви. В свои пятьдесят с лишним лет он считал себя большим дураком. Но со временем веселость улетучилась из этой шутки, если она вообще была в ней.
Больше всего ее мучила мысль, что он умер на площадке для гольфа. Возможно, он не так понял ее последнюю фразу. У него отсутствовало чутье на иронию. Может быть, он серьезно подумал, что ей хочется, чтобы он получше научился играть в гольф, или решил, что на прощанье она над ним посмеялась.
В таком случае жестокое разочарование, постигшее его, было уже чересчур. Она жевала салфетки и в кошмарных снах ей снилось, как его крупное тело волокут с площадки для гольфа. Флэп и дети не понимали ее. Флэп представить себе не мог, что произошло, он сказал мальчикам, что она так себя ведет из-за беременности. К счастью, сам он мог уйти из дома, сославшись на факультет, а это означало, что дел у него невпроворот. Ему не надо было возвращаться домой, и он редко это делал. Томми держался своей верхней койки и коллекции минералов. Тедди отчаянно старался, чтобы мама пришла в себя. Он обнимал ее, демонстрировал все свои фокусы, шутил, играл в карты, все прибирал и мыл, вешал на место свою одежду и даже как-то предложил сделать завтрак. Эмма не смогла перед ним устоять. Она встала, встряхнулась и помогла ему готовить. Но потом, совершенно потеряв самообладание, она рассказала обо всем своей матери.
Аврора выслушала ее серьезно.
– Эмма, у меня для тебя есть лишь одно утешение. Я только хочу тебе напомнить, что мужчины редко прислушиваются к словам женщин. Даже когда тебе кажется, что они вроде бы слушают, это на самом деле не так. Убеждена, что бедного мистера Бернса занимали вещи поважнее твоего последнего замечания.
– Жаль, что я в этом не уверена, – сказала Эмма.
– А я не сомневаюсь, – сказала Аврора. – Тебе повезло, если ты хоть раз в жизни встретила мужчину, который проявлял к тебе истинное внимание.
– А ты такого встретила?
– Не приходилось. А если бы это случилось сейчас, то он, скорее всего, уже оглох бы от старости.
– Мне хотелось бы, чтобы ты приехала рожать сюда, – добавила она. – Мы бы с Рози некоторое время позаботились и о тебе, и о младенце. Штат Небраска – неподходящее место для рождения ребенка. Мне казалось, что ты решила больше не рожать. Передумала?
– Не знаю, – ответила Эмма, – и не хочу об этом думать.
Иногда случалось, что что-то задуманное ею выглядело почти безумием. Дома дела складывались не лучшим образом, и она постоянно думала о разводе в то время, как увеличивался ее живот. Быть беременной от человека, с которым она утратила всякую связь, казалась ей абсурдом. Когда-нибудь она станет разведенной дамой с тремя детьми, а не двумя.
Но потом у нее родилась девочка Милэни, маленькое существо, счастливое в своей непосредственности, и Эмме сразу же подумалось, что дочка создана, чтобы всем стало лучше.
Эмма запретила всем называть ее Мелли. С самого начала ее называли Милэни, и она была так обаятельна, что очаровывала всех, кто ее знал. Через шесть месяцев Эмма поняла, что заново воссоздала свою мать. Эта мысль привела ее к осознанию того – и в определенном смысле это было малоутешительным осознанием, – что жизнь сыграла с ней еще одну большую шутку, всякий раз задвигая ее подальше от рампы на заднюю часть сцены, сначала это была мать, теперь дочь. У Милэни даже были роскошные белокурые кудри, столь великолепные, что на них, казалось, собиралась половина света в комнате. С другой стороны, такая шутка природы казалась забавной, когда бабушка с внучкой, встретившись, пытались переиграть друг друга в веселости и своеволии.
Чудесное свойство Милэни заключалось в том, что, по крайней мере, в первые годы своей жизни, она приносила счастье Тедди. Эмма объяснила это себе так: это было единственное, что она как мать могла сделать для него, единственное средство вернуть любовь в их дом. Некоторое время оно действовало великолепно. Даже Флэп не мог устоять перед Милэни, год или два он чаще приходил домой, чтобы испытать очарование своей дочери. Томми ничего не говорил о Милэни, но проявлял к ней покровительственную заинтересованность, защищая ее, он резко нападал на тех, кто мог причинить ей вред – таковым обычно оказывался Тедди, чья вина могла состоять хотя бы в том, что он оставался с ней дольше, чем все остальные.