Надя недолго была корреспондентом — скоро стала диктором, а спустя некоторое время — ведущей собственной еженедельной программы, что-то вроде "интервью с интересным собеседником". Такая уж у нее была особенность — всем нравиться, хотя порою казалось, что она не прикладывает к этому ни малейших усилий.
Алексей Борисович наспех позавтракал, обошел всю квартиру, проверяя, везде ли он выключил свет, запер дверь и спустился на улицу. У подъезда его дожидалась верная подруга — старенькая потрепанная «шестерка». Болтушко завел двигатель и медленно тронулся прочь со двора. С утра надо было заехать в редакцию, покрутиться там немного и потом, сославшись на необходимость «работы с источниками», свалить потихоньку домой. Именно так он и собирался сделать, но один телефонный звонок изменил его планы.
Только он успел явиться в редакцию, поздороваться со всеми знакомыми, которых встретил, проходя по бесконечным коридорам, отметить витиеватым комплиментом новую прическу у молодой журналистки из спортивного отдела, вернуть долг заместителю главного редактора и утвердиться наконец на своем законном рабочем месте — в крутящемся кресле у заваленного бумагами стола, как раздался этот телефонный звонок.
Алексей Борисович снял трубку:
— Редакция!
— Здравствуйте, — послышался женский голос, — будьте любезны, позовите пожалуйста, Алексея Борисовича.
— Я вас слушаю, — отчеканил Болтушко.
— Алеша, Коля погиб, — со слезами сказал голос.
Болтушко на мгновение замолчал, пытаясь сообразить, кому принадлежит этот голос и кто такой Коля.
Все женщины плачут более или менее одинаково — если, конечно, делают это искренне, без притворства. В спокойном состоянии женщина постоянно играет: ту или иную роль; стоит прислушаться повнимательнее, и сразу становится понятно, кто она на сей раз — пожирательница младенцев или бескрылая модификация ангела небесного. Но все это верно до известного предела, а именно до той поры, пока она может контролировать свои эмоции. А уж потом, когда эмоции начинают контролировать ее — лучше не слушать, отойти в сторонку и спокойно ждать, пока стихия успокоится: глупо плевать против ветра, особенно если он возникает совершенно неожиданно и так же быстро успокаивается.
Примерно так рассуждал умудренный жизненным опытом Болтушко, поэтому продолжал молчать.
— Алеша! — требовательно позвала трубка.
— Да! — откликнулся Болтушко.
— Ты меня слышишь? Это я, Марина Бурмистрова. Коля погиб!
— Да ты что? — охнул Болтушко. Журналист Чурилин, сидевший за соседним столом, прекратил писать и принялся аккуратно грызть ручку, делая вид, что погрузился в размышления на тему: даст нам МВФ новые кредиты или нет? И если даст — то зачем, а если не даст — то почему?
Теперь все встало на свои места: с Колькой Бурмистровым Болтушко вместе служил в армии, и с тех пор они… не то, чтобы дружили, но поддерживали дружеские отношения: ходили друг к другу на дни рождения, перед Новым Годом — в баню (привычка, заимствованная из классического кинофильма), и примерно один раз в два месяца — напивались вместе до бесчувствия. Исподлобья — и крайне неодобрительно — взглянув на застывшую спину Чурилина, Болтушко понизил голос и сказал:
— Как это случилось?
— Разбился на машине… Под Гагариным, в Смоленской области… Я не знаю, как это могло случиться…
Алексей несколько секунд обдумывал, как правильнее поступить в этой ситуации:
— Ты сейчас дома?
— Да. Я не знаю, что мне делать. Звонили оттуда, из милиции, сказали, что надо приехать на опознание… Алеша, я прямо не знаю, что мне делать… — повторила Марина.
Болтушко с ненавистью уставился Чурилину в спину: еще немного, и черная полушерстяная материя, натянутая между острых лопаток, задымилась бы под его взглядом.
— Сиди дома, я сейчас приеду, — громко сказал он и положил трубку. Затем встал, с нарочитым шумом отодвинув стул, демонстративно положил в сумку пару блокнотов, несколько шариковых ручек и диктофон. Жизнь в комнате замерла, все с интересом разглядывали его приготовления. Алексею Борисовичу произведенный эффект показался недостаточным, поэтому он вытащил из сумки диктофон, включил, покачал головой, открыл ящик письменного стола, пошарил в поисках запасных батареек (хотя сроду их там не держал), захлопнул ящик, процедил сквозь зубы: "Эть! Твою…!" и вышел, гордо подняв голову и ни на кого не оглядываясь.