Последние слова ведущая произнесла с нажимом: голосок ее прямо-таки звенел, как натянутая струна; от самой позы ее веяло трагизмом.
Кольцов снисходительно кивал головой; последний кивок был более энергичным, нежели предыдущие — должно быть, он означал "до свидания!".
— Нашу программу продолжит художественный фильм "Универсальный солдат — 2", а я прощаюсь с Вами, до скорых встреч. Передачу вела Надежда Макарова.
На экране появилась заставка.
Яркий свет, до того момента заливавший всю студию, погас. Кольцов шумно выдохнул и ослабил узел галстука.
— Ну и жара тут у вас!
Надя виновато улыбнулась:
— Да, под софитами жарко. Я же вас предупреждала.
— Я даже взмок, — не обращая внимания на ее слова, продолжал Кольцов. — Не желаете ли охладиться? Вместе со мной? Какие у вас планы на вечер?
Надя задумалась:
— Я еще не решила…
— Вот и хорошо, — уверенно произнес Кольцов, — я помогу вам определиться.
Впрочем, выбор ресторана за Вами. Какую кухню предпочитаете?
Через полчаса большой черный "Мерседес" стремительно уносил их
за город. На заднем сиденьи Кольцов нежно гладил Надину руку и шептал на ухо:
— Да, и в этом наши вкусы совпадают… Это обнадеживает. По-моему, у нас вообще много общего, тебе не кажется?
За свою жизнь Надя слышала это с небольшими вариациями, наверное, в сотый раз. И все равно тихонько млела: что поделаешь — природа!
ЕФИМОВ.
Черноволосый кудрявый человек порылся в пепельнице, выбрал окурок подлиннее, чиркнул спичкой и с наслаждением закурил. Он сделал несколько глубоких затяжек, медленно выпустил дым в потолок. Посидел, откинувшись на спинку стула, затем хрустнул пальцами и придвинулся к письменному столу.
"Надо работать! Писать, писать и писать! Насколько мне известно, это единственный способ стать писателем."
Человека звали Сашка Ефимов. У него была привычка разговаривать с самим собой.
"Хорошо, что я не выбрасываю бычки. Что бы я теперь делал, если бы не был таким бережливым? Деньги кончились. Причем уже давно. Занимать больше не у кого — и так всем должен. На последние купил две пачки бумаги для машинописи — самой дешевой, тонкой и прозрачной. Да еще пачку копирки — чтобы печатать сразу в двух экземплярах. Ну ничего — теперь все в моих руках! Я напишу этот роман! Он подведет итог всей детективной литературе двадцатого века! На этот раз я буду умнее — никому не позволю его украсть, как это случилось с первым."
— Нет, ну надо же! — Ефимов и не заметил, как начал говорить вслух, — написать такую рецензию: мол, не годится, не дотягивает, к чему эти авторские отступления, и так далее, и так далее… А через полгода — на всех прилавках, на всех лотках — мой сюжет! Мой! Никто так больше не придумает! Никто! Но все переделано — имена, фамилии, марки машин, время года и так далее! Вот козел!
Догоревший окурок обжег пальцы; он аккуратно затушил его, раскрошил и ссыпал остатки табака в банку, стоявшую на подоконнике — в случае крайней необходимости можно сделать самокрутку.
Видимо, это немного успокоило его, потому что он снова замолчал.
"Ничего! Мы еще посмотрим, кто кого! Ты думаешь, я ненормальный? Ну и что из того? Все талантливые люди изначально безумны, потому что талант — это особая форма психического нездоровья, а посредственности вроде тебя — они сходят с ума постепенно, от постоянной борьбы с мыслями о собственной бездарности!"
Он хрипло засмеялся, запрокинув голову назад. В тощей небритой шее задергался острый кадык.
Внезапно он прекратил смеяться — словно захлебнулся. Опустил голову и снова придвинул стул к письменному столу, с неприятным скрежетом царапая ножками крашеный деревянный пол.
"Как там написал в рецензии этот дурак? Действие в детективе должно начинаться сразу же, с первой страницы? Типа: "я открыл дверь, и в лоб мне ударило что-то тяжелое"? Или еще лучше: "я проснулся от выстрела в голову"?"
Он снова засмеялся; буквально зашелся в смехе, содрогаясь всем телом — итогом был мучительный приступ кашля.
"Но ведь так нельзя начинать — это же детектив, самый естественный из всех литературных жанров. Он же — как любовный акт: сначала — невинный флирт, ухаживания, затем поцелуи, затем… Ах!"
Ефимов закрыл мечтательно глаза.
"Зачем я себе вру? Почему не признаюсь честно, что все это — ради нее? Чтобы она не считала меня неудачником? Чтобы пришла ко мне? Чтобы я мог купить ей что-нибудь с гонорара? Каково звучит? С гонорара! Ну почему? Почему все не так? Почему все самое лучшее достается дебилам? В утешение? Только потому, что они — дебилы? Так ведь они же не знают, что они — дебилы? Нет! Довольно! Рассуждаю, как неудачник. Но ведь это не так. Я — молодой, сильный, красивый. Я все могу!"