— Хорошо я сам выберу, — кивнул Нейтон. — Руан Перье принял критическую дозу героина, и врачи не смогли спасти его жалкую жизнь. Такая вот случилась с ним неприятность. Надеюсь, для тебя это хорошая новость. Он не захотел покаяться перед смертью и отрицал какую-либо связь с Реджиной Лестер. Алисией Реджиной Лестер. Удивительное упорство. Создалось впечатление, что есть тот, кого он боялся больше, чем нас. Ты не в курсе?
Я покачала головой, продолжая впиваться пальцами в одеяло. Нейтон окинул меня скептическим взглядом.
— Так и думал. Вторая новость. Девушка, о котрой ты говоришь, к сожалению, тоже злоупотребляла наркотиками, что пару лет назад привело ее к летальному исходу.
— Миа умерла? — хрипло спросила я, чувствуя, как болезненно сжимается сердце.
— Да, — сухо подтвердил Нейтон. — О ней Руан говорил с большим рвением, чем о тебе. Совершенно точно, что твоей подружки нет в живых. Это была плохая новость. Соболезную.
Вскинув голову, я посмотрела в непроницаемые глаза мужа, и поняла, что он не лукавит.
— Она столько раз помогала мне... — хрипло шепчу я, растирая по лицу слезы, потоком хлынувшие из глаз. — А я все время ее бросала.
— Также я поднял из архивов дело твоей матери, — продолжил Нейт отстраненным тоном. Я застыла, чувствуя, как холодный озноб бежит по спине. — Уверена, что все обстояло именно так, как ты говоришь?
— Я не помню событий. Все как в тумане. Когда тот мужчина ударил меня, я отключилась, — отстранённо произношу я, пытаясь прийти в себя после новости о смерти Миа. Я могла спасти ее, могла помочь… и, как всегда, ничего не сделала, беспокоясь только о своём благополучии.
— Мне сложно поверить, что ты могла кого-то убить, хотя в состоянии аффекта человек способен на самые шокирующие поступки. Мы не узнаем, как поведем себя в той или иной ситуации, пока сами в ней не окажемся, — задумчиво рассматривая меня, произносит Нейтон. — Иногда ярость и гнев вскрывают в нашем сознании грани, о которых мы не подозревали, активируя всплеск физических сил. Отчаянье, боль, накопившаяся обида, желание защитить себя — это та самая смесь эмоций, которые заставляют людей совершать несвойственные им, шокирующие поступки. Я не обвиняю тебя в том, что произошло.
Я поднимаю на мужа благодарный взгляд. Сам того не осознавая, Нейтон снял с моей души внушительную часть груза вины, который я ношу в себе много лет.
— Но все остальное… я не уверен, что готов принять твое прошлое, — категорично заявляет он, и я коротко киваю, опуская глаза.
— Мне нужно чуть больше времени, чтобы вернуться к прежним отношениям, Джина, — напряженно добавляет Нейтон, вставая с кровати.
— Ты снова уедешь, — с упавшим сердцем спрашиваю я.
— Нет, — он отрицательно качает головой, не глядя на меня. — Но спать пока мы будем врозь.
— Хорошо. Я... понимаю.
— Есть еще одно условие, которое ты должна выполнить, — бескомпромиссно заявляет Нейтон, бросив на меня пристальный взгляд.
— Какое? — уточняю я, ощущая холодок, бегущий по позвоночнику.
— Ты говорила, что на приеме видела кого-то, кто тебя узнал. Я получил видеозапись того вечера. Мне нужно, чтобы ты показала этого человека. Прямо сейчас, Джина.
— Что с ним будет? — затаив дыхание и чувствуя нарастающую боль в области груди, спрашиваю я.
— Это не должно тебя волновать…
ГЛАВА 7
«— Он жаждет. Жаждет, кстати, быть тем самым, что и вы. Это его сущность — жаждать.»
Том Харрис «Молчание ягнят»
[Итан]
Несколько дней в Майами, которые я провел с Люком, не помогли избавиться от тяжелых мыслей. Я ощущал, что круг смыкается, физически чувствовал наступающую со всех сторон опасность. И даже брат заметил, что я стал нервным и дерганным. Моя многолетняя выдержка и контроль над эмоциями дали сбой. Я на грани.
Невозможно контролировать то, что сильнее меня. Ярость… она сокрушает мою душу, тело и разум, иссушает ее, сотрясает до основания. Она открывает то, что казалось давно запертым на в глубинах сознания за тяжелым засовом.
Я чувствую удавку на горле, и с каждым днем она натягивается все туже. Есть только один человек, который повинен в том, что я никогда не буду чувствовать себя по-настоящему живым, настоящим, свободным. Да черт с ней, со свободой. Она никогда не имела для меня ценности. Я просто хочу избавиться от гнева внутри меня, от ежедневной лихорадочной работы мысли, от бесконечных пустых идей и предположений. Я хочу выиграть хотя бы одно сражение, предугадать хотя бы один ход. И, да. Да, Лиса была права, это похоже на одержимость, нездоровую зависимость. И за время моего взаимодействия с Рэнделлом Перришем мое отношение к нему менялось много раз, от суеверного преклонения и восхищения, до лютой ненависти и презрения.
Это сложно описать, подогнать под существующие понятия. Это сильнее всех чувств, что я испытывал, сильнее даже моей любви к Лисе.
Я видел, как Перриш снимает с людей кожу, разумеется, в переносном смысле, слой за слоем, лишая воли, права голоса, желания сопротивляться его сокрушительному воздействию. Он заставлял, нет он делал так, что мы сами делали выбор. И мы выбирали его, как единственного, кто мог решать, как нам жить и для каких целей. Мы сами предоставили в его руки свои судьбы, позволили делать выбор за нас.
Я долгое время ощущал разрушительное воздействие слепой благодарности за помощь Перриша в тот момент, когда умерла моя мать, и я остался один с больным братом. Мне казалась наша встреча судьбоносной. Я видел в Перрише наставника, и несмотря на то, что он тоже был достаточно молод, я чувствовал в нем какой-то несопоставимый с его возрастом опыт, мудрость, непоколебимую уверенность в себе. Это не могло не восхищать, не вызвать уважение, и желание однажды, хотя бы частично, уподобиться этому непостижимому человеку.
Осознание того, что он играет с нами пришло позже. Когда появилась Лиса. И именно тогда я возненавидел Перриша. Я искал слабые места в его защите. Пытался подобрать ключ к сложному многофункциональному механизму, которым он являлся. Человек без эмоций, безжалостная несокрушимая машина, которая использует людей, как гребаное топливо.
Я должен или разгадать его, или увидеть, как он падет.
Третьего не дано. Моя одержимая потребность в этом уже вышла за пределы уязвленного мужского эго. Это не борьба за женщину. Черт, я никогда бы не стал бороться с ним из-за женщины. Это совсем другое.
Если я пойму, как он это делает, я найду свой собственный путь к освобождению.
Так, наверное, чувствует себя человек, отвергнутый своим творцом, осознавший, что тот для него значит не больше пыли под ногами. Лишь пешка в его глобальной игре, правила которой остаются недосягаемыми для того, кем играют.
Я не хочу быть пешкой. Перриш должен понять и увидеть, что я не его долбаная игрушка. Не марионетка, не инструмент для использования. Что я не хуже его, и тоже могу вести свои собственные игры на его территории.
Наверное, совсем не с такими мыслями я должен был возвращаться в Кливленд после достаточно мирных и насыщенных выходных с братом. Люк не устает меня радовать своими успехами в школе. У него появилось много новых друзей. Педагоги его хвалят, врачи, у которых мы еще наблюдаемся, говорят, что Люк опережает все прогнозы по восстановлению. Я должен испытывать удовлетворение, облегчение, радость за брата. Но все эти чувства, как всегда, заглушаются тлетворным, разрушительным влиянием Перриша. Один звонок с требованием немедленно явиться на собрание, и все позитивное, что я зачерпнул за эти дни, растворяется под тонной негативных эмоций.
Я хочу дожить до того дня, когда увижу, как Перриш узнает, что вовсе не так неуязвим, как ему кажется.
Ну, а сейчас я еду в Розариум на бешенной скорости, и уже опаздываю на сорок минут, застряв в пробке на въезде в город и потеряв на это хренову тучу времени. Я не успею заехать в свой номер за костюмом, который, наверняка, пару часов назад был доставлен секьюрити Перриша. К черту. Перебьется. Одно нарушение правил всегда ведет за собой другое.