Маленькому доктору прежде всего хотелось бы знать, в какой мере он может надеяться на помощь полиции. Несмотря на недоразумение, лежащее в основе их беседы, Уоллес ему симпатичен; но вряд ли этот агент в силах защитить его от столь могущественной организации. Он даже не носит форму. А что касается более авторитетных с виду полицейских из генерального комиссариата, то Жюар слишком тесно общается с ними, чтобы не понимать, на что они способны и чего от них следует ожидать.
Уоллес внушает ему относительное доверие, и все же он начеку: так называемый «специальный агент» вполне может быть на жалованье у того типа.
С другой стороны, он может быть и абсолютно искренним – то есть действительно не знать, что произошло на самом деле.
Жюар возвращается в клинику. Он не смог вытянуть из Уоллеса ни полезных сведений, ни обещаний. Все меньше и меньше надежды на то, что представители власти защитят его, если дело примет скверный оборот. Зато они охотно осудят его как соучастника.
С какой стороны на него ни взглянешь, все равно он виновен. В любом случае ему видится мрачный исход.
На фоне всех этих опасностей специальный агент, вначале вызвавший у него волну новых страхов, по зрелом размышлении представляется ему существом почти безобидным, а может быть, и спасителем. Жюар даже ругает себя за недоверчивость: наверное, надо было все же сказать правду – правду, суть которой, очевидно, неизвестна Уоллесу.
Но тут маленький доктор вспоминает, что он сказал Уоллесу перед тем, как расстаться: «Иногда бывает, что убийцу упорно ищут…» Он сразу же пожалел об этих словах, которые слишком ясно – более ясно, чем ему бы хотелось, – указывали на сложившуюся ситуацию. Теперь он рад, что произнес их. Он дал Уоллесу ключ к загадке: если тот как следует подумает и сумеет сделать выводы, то окажется на верном пути. Впрочем, как показалось Жюару, полицейский не проявил особого внимания к этим его словам.
Вернувшись на Коринфскую улицу, доктор входит в маленькую белую палату, к Даниэлю Дюпону. Входит без стука, как принято в клинике. Профессор, стоящий спиной к двери, вздрагивает.
– Вы меня напугали.
– Извините, – говорит Жюар, – зашел как к себе домой. И о чем я только думаю.
По-видимому, Дюпон расхаживал взад-вперед между кроватью и окном. Лицо у него расстроенное.
– С рукой все в порядке? – спрашивает Жюар.
– Да, да. В полном порядке.
– Температура поднялась?
– Нет, нет. Со мной все в порядке.
– Вы бы поменьше двигались.
Дюпон не отвечает. Он думает о чем-то другом. Идет к окну, отодвигает одну из занавесок – всего на несколько сантиметров, – чтобы можно было видеть улицу, но самому оставаться невидимым.
– Марша все еще не вернулся, – говорит он.
– Он скоро придет, – отвечает доктор.
– Да… Надо бы ему поторопиться.
– У вас еще есть время.
– Да… Не так уж много.
Дюпон отпускает занавеску. Легкая ткань расправляется, и снова становится виден рисунок вышивки. Перед тем как замереть в неподвижности, занавеска чуть колышется, – это едва ощутимый трепет, который быстро гаснет.
Профессор медленно опускает руку, как человек, которому больше нечего делать, а потому незачем спешить. Тот, кого он ждет, запаздывает; чтобы скрыть тревогу – и хоть немного совладать с ней, – он заставляет себя двигаться нарочито размеренно. Он опускает руку.
Вместо того чтобы повиснуть вдоль тела, рука приподнимается, забирается под пиджак, опускается снова, потом опять поднимается, выныривает наружу и исчезает в кармане.
Дюпон поворачивается к доктору.
7
В зеркале над камином он видит свое лицо, а ниже – двойной ряд выстроившихся на мраморной доске безделушек: статуэтка и ее отражение, медный подсвечник и его отражение, табакерка, пепельница, еще одна статуэтка – красавец атлет собирается убить камнем ящерицу.
Атлет с ящерицей, пепельница, табакерка, подсвечник… Он вынимает руку из кармана и протягивает ее к первой статуэтке – слепой старик, которого ведет ребенок. В зеркале навстречу руке движется ее отражение. И рука, и отражение на секунду застывают в нерешительности над медным подсвечником. Затем отражение и рука спокойно ложатся друг против друга, на равном расстоянии от зеркала, на край мраморной доски и на край ее отражения.