О. — Рассказывай дальше, дорогой мальчик! Твой сон все больше интересует меня.
Л. — Я онемел от удивления. Придя в себя, я увидал большую сводчатую комнату, в которой была масса книг. Они лежали не только в шкапах и на столах, но и на земле. Стены этой комнаты были украшены красивыми картинами; там стояли статуи и бюсты из мрамора и бронзы. Я был так ослеплен великолепием этой комнаты, что только через несколько минут увидал сидящего над большой книгой человека.
Он был в черном, с плоской бархатной шапочкой на голове; около него были увеличительные стекла, бутылочки, циркули и разные мелкие инструменты, назначения которых я не знаю. Он сидел, отвернувшись от меня, но я заметил его изящную, тонкую руку, на которую он опирался.
Вдруг чудесная музыка зазвучала в этой комнате.
Словно это был звук органа, но к нему присоединялись другие сладкие, захватывающие звуки незнакомых мне инструментов. Тогда человек поднял голову и начал петь. Он пел о красоте и добре, о мудрости и справедливости. Пел о великих людях, которые выстроили комнату, нарисовали картины, написали книги, высекли статуи и извлекли чудные звуки из музыкальных инструментов.
Пел о небе и земле, о жизни и смерти, о мысли и о душе, и когда он пел, в комнате становилось все светлее и светлее и при самом сильном блеске я увидал его лицо… Это был опять тот же пахарь, только лицо его было бледно, а глаза горели сильным блеском.
Я вскрикнул от удивления и вдруг проснулся…
О. — А знаешь, мальчик, это был не только красивый, но и верный сон.
Л. — Верный, папа?
О. — Да, конечно. Я сейчас тебе это объясню. Твой пахарь, твой рыцарь, твой ремесленник и твой ученый, — это четыре состояния одного общества, которое сначала добывает себе хлеб и пищу, как первые средства к существованию; потом оно охраняет оружием эту добычу; потом делает открытия, заводит промыслы, торговлю и, наконец, удовлетворяет запросы своего ума науками и изящными искусствами.
Л. — Правда, папа!
О. — Я даже скажу тебе, откуда сложился так красиво твой сон.
Л. — Откуда, папа?
О. — Из разговора, который я вел вчера с твоим дядей, к которому ты прислушивался с таким любопытством, что опрокинул локтем стакан чая.
Мы как-раз говорили о последовательно увеличивающихся потребностях общества, или известного собрания людей, поселившихся на одном клочке земли, и о разных состояниях, которые вызывают эти потребности к жизни и действию.
Л. — А ведь правда!.. Но почему, папа, пахарь был все время один и тот же!..
О. — Потому, мой мальчик, что хотя по-видимому разница между такими состояниями общества очень велика, иногда так велика, что кажется непроходимой пропастью, на деле, если всмотришься поближе, является одним и тем же видом, одним и тем же, только все выше совершенствующимся духом одного народа, об этом мы тоже говорили вчера.
Л. — А ведь правда, папа! Как это я сам не догадался… Но в таком случае мне не зачем было так хвалиться своим сном, если это результат вчерашнего разговора.
О. — Хвалиться, конечно, нечем. Но ты хорошо сделал, что рассказал мне его так красиво. Твой мозг во время сна сыграл роль художника, который подбирал картинки к какой-нибудь повести.
Это он разместил и переложил слышанные тобой вещи на картины сна, которые ночью пронеслись в твоей головке.
Я хотел бы, чтобы полезные вещи могли всегда так укладываться в твоем юном уме. Хотел бы я еще одного…
Л. — Чего же, папа?
О. — Чтобы ты помнил об этом образе пахаря, который потом так или иначе изменяется, но в корне является одним и тем же обликом — обликом народа.
Л. — Хорошо, папа! Этого я никогда не забуду.
О. — Но об этом мы еще как-нибудь поговорим.
СКУКА И РАЗВЛЕЧЕНИЕ
— Мамочка, мне нечем играть…
— Мамочка, мне скучно.
Это была вечная песенка Эвуни, сновавшей из угла в угол и никогда не знавшей, что с собой делать.
— Почему ты не учишь уроков, которые заданы на завтра? — спрашивала мать.