Посредине долины возвышался холм, который увенчивался мощным дубом, таким мощным, таким крепким и развесистым, что казалось, он хотел соперничать с горами; но, конечно, до гор ему было далеко, сколько бы он ни пыжился. Однако это был без дураков мощный дуб, ничего подобного Ярослав Петрович еще не видел.
Все остановились возле дуба, а Самиг подошел к дереву и отмерил от основания дерева пять шагов строго по тени, которую отбрасывал ствол в свете луны, сбросил верхнюю одежду и принялся копать саперной лопаткой. Красин и не заметил, когда Зоин дед успел спрятать под одеждой лопатку.
Он копал, а все стояли вокруг и смотрели. Скоро послышался скрежет. Самиг встал на колени и осторожно извлек наружу небольшой глиняный кувшин. Кувшин был черным от старости и заляпан глиной. Дед так же осторожно и ловко поддел пробку вынутым из ножен кинжалом – Красин узнал кинжал, который висел на стене, – и сделал из горлышка небольшой глоток.
– Хорошо, – сказал он. – Ага.
Послышался слабый шелест – это аксакалы выражали свое одобрение.
Потом все положили плащи на землю и сели вокруг Самига. Зоя жестом пригласила сесть Красина, и тот опустился рядом с нею на колени, так как не умел сидеть, как сидели они все: поджав под себя ноги.
– Этому вину сто три года, – сказал Самиг, обращаясь преимущественно к Ярославу Петровичу, так как все, очевидно, знали эту историю. – Его зарыл мой отец, когда я родился. Место, где оно зарыто, показал мне он сам перед смертью. Ага. – Самиг помолчал. – Я могу его выпить, лишь когда соблюду несколько, как говорите вы, молодежь, условий. Первое. Незадолго до смерти. Это самое простое. На следующий год я умру.
– Ну что ты, дед! – запротестовала Зоя. – Ты проживешь еще сто лет.
Дед пропустил ее слова мимо ушей.
– Ага. Простое условие. Потом, если я вырасту не дерьмом. Ребята, я не дерьмо? – «Ребята» отрицательно покачали головами. – Ага. Вроде бы я хорошему человеку зла не сделал. И всю жизнь работал. Я пас скот, собирал мед, косил траву, тесал камни для города, воевал в три войны против врагов нашего отечества. Ага… Вырастил десять детей, сорок шесть внуков и уже не помню сколько правнуков. Значит, не дал угаснуть роду… Ага… Так, ребята?
– Так, Самиг… Так… – ответил один за всех, однорукий, самый крепкий на вид и с самым бесстрастным лицом. Наверно, он возглавит клан стариков после смерти Самига.
– Спасибо, Артур, на добром слове. Хотя я и сам знаю, что это так… И третье. Я должен выпить это вино в честь самого достойного из детей или внуков. У меня все достойные наследники, но самая достойная из них моя внучка Зоечка. Она крепка, как скала, когда дело касается врагов, нежна, как луговой цветок, когда дело касается друзей. Она справедлива, как столетний мудрец. И она дала новую грань нашему роду: она умеет рисовать звуки, запахи и цвета. Ага… Так, Артур?
– Так, Самиг. Так.
– Так, ребята?
– Так, Самиг. Так.
Старец помолчал.
– Последнее. Самое главное. Самое страшное для меня. Я уж боялся, что не выпью этого вина. Кто-то из моих детей или внуков должен сказать сам. Слышите? Сам, без вопросов. Ага… Должен сказать: «Я счастлив».
– И вот вчера мне Зоечка сказала: «Я так счастлива, дед Самиг, как никто еще не был счастлив». Так, девочка?
– Так, дед Самиг.
– Ага… У вас есть сомнения, ребята?
– Нет, Самиг.
– Значит, я могу выпить вино?
– Можешь! – Впервые все «ребята» сказали громко и твердо.
Старец наполнил вынутый из кармана галифе времен первой империалистической войны черный, не серебряный и не из какого-то другого металла, а натуральный рог и наполнил его из кувшина до краев.
– Ага… Я пью за внучку. Будь счастлива и дальше, внучка Зоя.
– Постараюсь, дед Самиг.
Старец выпил рог, несколько минут посидел молча, очевидно следя за тем, как растекается по телу столетнее вино. Все смотрели на него. Даже у старцев впервые появилось на лицах что-то наподобие любопытства. Наверно, из них еще никто не пил такого древнего напитка.
Самиг еще раз наполнил рог, сделал знак старикам, и те достали из карманов такие же, как у Самига, рога, подставили под кувшин. Зое и Красину старец не налил.
– Ага… Я пью, – сказал Самиг, – за сидящих рядом моих друзей. Я пью за дружбу. Дружба, которой тридцать лет, хорошая дружба. Дружба, которой пятьдесят лет, прекрасная дружба. Ага… – Старец по молчал. – Дружбе, которой сто лет, нет названия. Это… Это… – Самиг задумался, подбирая название столетней дружбе. – Это… много деревьев, которые срослись в одно… Ага… Эти люди, – сказал Зоин дед, обращаясь к Ярославу Петровичу. – Они… Чего только не было за столько лет… Один, – Самиг кивнул в сторону Артура, – подставил руку под саблю над моей головой… Да что там… Я – это они, а они – я. О себе же говорить много нельзя… Ага… Выпьем.
Старцы выпили и так же, как Самиг, посидели, ожидая, пока их жилы не заполнит напиток, изготовленный солнцем и дозревавший в земле сто три года. Их морщинистые коричневые лица разгладились и посветлели.
– Хорошая… жидкость, Самиг, – сказал Артур. Вино было таким необычным, что старик не решился назвать его вином.
– Ага… неплохая…
Самиг наполнил снова рога, теперь уже Зое и Красину. Сосуды для них были припасены.
– А теперь я пью за человека, который сделал мою внучку счастливой. Я вижу его первый раз, но за свои годы я знал много людей и могу сказать сразу, кто он… Ага… У Яра хороший взгляд, доброе лицо, он скромен, а самое главное – его любит Зоя. Моя девочка может полюбить только хорошего человека. За тебя, Яр!
– Спасибо, Самиг.
Вино не обожгло, не оглушило, как ожидал Красин. Оно мягко, незаметно влилось в кровь, разнеслось по всему телу. И ночь стала днем, и луна опустилась и встало солнце, и горы исчезли и у ног заплескался океан, и над головой зацвели огромные, пахнущие сладким ядом цветы, и на поляну из первобытного папоротника вышел и уставился на Красина смешной, добрый, похожий на Винни-пуха зверь.
Потом он услышал голос Самига:
– После выпьем еще. Каждый скажет тост. А сейчас, пока мы не захмелели, я обязан исполнить обряд. На этом месте я должен закопать кувшин с молодым вином. В честь следующего счастливого человека. Я не знаю, кто он будет: сын, дочь, внук, правнук, но кто-нибудь обязательно будет. Если в роду окажется счастливый человек – значит, род будет существовать вечно. А значит, и Земля никуда не денется.
– Куда она может деться? – спросил еще не совсем пришедший в себя Красин.
Никто ему не ответил.
– Зоя покажет тогда этому человеку место и сама выроет кувшин. – Самиг помолчал. – Если Зоя не доживет… Пусть перед смертью передаст секрет места, где зарыт кувшин, самому умному и честному в роду. Давайте…
В руках у Зонного деда вдруг оказались большой глиняный кувшин и лопатка. Старец осторожно опустил его в яму, закопал, разровнял место. Сделал он это все легко и быстро, словно не имел за плечами груза ста трех лет.
– Ну а теперь продолжим, – Самиг опять наполнил рог. – Первый тост – гостю.
Ярослав Петрович не ожидал, растерялся и сказал первое, что пришло на ум и что ему часто приходилось произносить на банкетах:
– За мир во всем мире!
Он постарался придать голосу оттенок шутливости, элемент актерства: дескать, простите, тост надо обдумать, времени же нет и я вынужден сказать то, что привык произносить.
Но никто не обратил внимания ни на оттенок шутливости, ни на элемент актерства.
Старцы одобрительно закивали седыми бородами.
– Хороший тост, – сказал Самиг. – Лучше не скажешь…
И опять началось колдовство: опрокинулось небо и луна стала так близка, что ее можно было погладить рукой. Но на самом деле это была не луна, а лицо Зои. Они лежали в доме Самига, на сухом сене, покрытом шкурами. Пахло засушливым летом, чистой овцой, только что вымытой в горной речке, молоком и медом. И чуть-чуть хорошим табаком. Наверно, Зоя сделала всего несколько затяжек, но полностью выкурить сигарету не решалась, боясь разбудить. Ярослава Петровича запахом. В окна с трудом пробивался рассвет.