Мечтаю прилететь к вам в конце мая. Хорошо было бы попасть на Танюшино рождение. Но так точно угадать трудно. Если я к 29 мая не прилечу, когда будешь ее поздравлять утром, то поздравь и от меня и крепко-крепко поцелуй. Я так без нее скучаю, но стараюсь об этом не писать, чтобы она не скучала. Потерпи еще немного, моя родная, скоро мы заживем снова мирной жизнью. Будем быстро восстанавливать былую жизнь в своей стране. И ты с Танюшей вернешься в нашу родную Москву, в которой будет ярко гореть свет. И в этот радостный день мы все снова помолодеем на десяток лет…
Обо мне не беспокойтесь, у меня дела идут хорошо…»
«…Сегодня у меня вдвойне радостный день: я вылетела самостоятельно на самом современном скоростном пикирующем бомбардировщике, двухмоторном. Самолет изумителен, скорость огромная, вооружен прекрасным оружием. Ни один фриц не уйдет от меня! Мой вылет начальством оценен на отлично.
И вот после такой радости пришла я в штаб и застала твое письмо, доброе, ласковое, с поздравлением за прошлый вылет. Это чудесное совпадение! Пока до тебя дошло письмо и ты ответила, я уже вылетела на новом самолете, на более сложном и совершенном…»
Жизнь многих из нас, кого коснулись участие, совет, дружба Марины Расковой, сложилась иначе, чем она могла бы сложиться.
— Скольким дала она крылья! — невзначай сказала моя боевая подруга Оля Голубева, рассматривая портрет Расковой. — Вот ее уже нет. А ведь без нее немыслимы наши биографии и судьбы…
Всякий раз, приезжая в Москву, Оля звонит мне по телефону, и мы непременно встречаемся. Мы знаем друг друга с войны, но нам всегда не хватает времени, чтобы наговориться. И в моей жизни, и в Олиной, всех боевых подруг Марина Михайловна Раскова оставила неизгладимый след. Можно сказать, сделала, вылепила их — наши жизни…
Раскова умела увидеть в человеке основное. А главное, понимала мечту. Ведь она сама была из крылатого племени мечтателей.
Разве до лирических подробностей было в том огненном сорок первом? Тем более Расковой, на плечи которой легли важнейшие правительственные задания!
Может быть, она, встречаясь с нами, совсем еще юными девчонками, у которых, кроме мечты о небе и решимости бить врага, не было за душой ничего, вспоминала свою юность? Может быть! Только никто не уходил от нее без совета и помощи.
В сорок первом Оля Голубева и ее подруга Лида Лаврентьева разыскали часть Расковой, хоть это и было не просто. Оля уже не думала о кино — до войны она мечтала стать киноактрисой. Какое там кино, когда Родина в огне! Когда истекает кровью Украина, Белоруссия, Смоленщина.
В ожидании приема Оля познакомилась с летчицей Дусей Носаль и откровенно призналась ей, что, собственно говоря, она не имеет никакой надежды быть принятой в авиачасть, так как ничего не смыслит в авиации.
— А ты скажи, что знаешь электричество, нам как раз электрики нужны, подала совет Носаль.
— Ладно, будь что будет, лишь бы приняли…
В кабинет Расковой Голубева и Лаврентьева вошли вместе.
— Мы очень хотим летать! — в один голос выпалили обе.
— Я окончила аэроклуб в Средней Азии, — сообщила Лида.
— Ну а вы кто? — обратилась Раскова к Ольге.
— Я? — смутилась та. — Голубева Ольга, из Тобольска… Училась в Москве, в институте кинематографии, добровольно пошла в армию…
— Ну а с авиацией вы знакомы? — спросила Марина Михайловна. — Что вы умеете делать?
— Ничего, — упавшим голосом призналась Оля. И, боясь, что дальнейший разговор с ней будет коротким, торопливо добавила: — Почти ничего… Вот петь могу, плясать умею, стихи читаю неплохо… И электричество хорошо знаю. В школе по физике пятерки получала!