Стасюк Анджей
Ласточки
Анджей Стасюк
ЛАСТОЧКИ
Перевод М. Курганской
С началом сентября все переменилось. Совершенно так, как если бы у неба было нутро. Однажды утром синева прорвалась и выпустила ветер, смешанный с ледяным дождем.
Погода была - в самый раз для водки. Дом дрожал от порывов ветра, и стропила скрипели, будто корпус какого-то парусника. Нас раскачивало, и требовались большие усилия, чтобы не уронить ни капли из маленькой, наполненной до краев стопки. Мы пили за холод и за ветер.
Капли дождя тянулись с севера, похожие на серые нити, и терялись где-то на юге, будто вовсе не касаясь земли. В этом буром вихре исчезли формы и очертания. Лес и реку можно было распознать по шуму, становящемуся все громче. Но могло быть и так, что их сорвало с места, и теперь они носились по свету, сплетенные в клубок.
- Будто с цепи спустили, - сказал Весек. Наверное, он подумал о ветре.
На второй день появились ласточки. Они были всегда, поэтому мы не обратили на них внимания. Только вот количество... В два, в три, в десять раз больше обычного. Они тяжело летали над самой землей, будто хотели спастись от ветра, вырваться из него, спрятаться. Некоторые укрывались под навесом крыши, вцепившись лапками в стену. Это было единственное сухое место.
На следующий день утром мы находили их мертвые тела. Они весили - всего-то ничего. Мы поняли тогда, сколько сил должен иметь такой вот комочек перьев, чтобы противостоять буре.
Дождь не переставал ни на секунду.
После обеда мы приоткрыли окно. Пять ласточек влетели внутрь. Они уселись на печке под потолком. Мы могли брать их в ладони. Они не пытались улететь. Барабанный стук их сердец был невероятно быстрым.
Утро наступило солнечное. Мы выпустили птиц. Собрали мертвые тела, рассеянные вокруг дома. Когда огонь хорошо разгорелся, осторожно засовывали их в печь.
ДОЖДЬ
В пять утра снова начинается дождь. Первые капли ударяют о камни с мягким отзвуком лопающихся шариков. Пламя зари сияет еще над черным краем горы, и ливень наполнен серебряным светом. Но это продолжается лишь минуту. Пелена туч скользит беззвучно, снизу виден ее мохнатый край. И опять все как обычно. Вот уже неделю мы пребываем в этом странном мире, где свет словно лишился сил. Он крадется по стенкам, пытается отрывать от поверхности предметы, но те будто намагничены. Они поглотили не только его сияние. Они и сами постепенно исчезают, уменьшаются, проваливаются в себя. В середине дня нужно зажигать лампу, чтобы их найти.
Мы смотрели, как серый гребень дождя расчесывает заросли. Высокие травы ложатся на бок, а вода просачивается между стеблями в пористый грунт, журчит в тоннелях, прорытых насекомыми и мышами, находит дорогу к подземным озерам, которые увеличиваются с каждым днем, поднимаются - и на плоских лугах начинают блестеть темные зеркала. Но в них ничего не отражается. Из воздуха исчезли все крупицы света. Пейзаж хотя и пребывал на своем месте, но краски сблизились, и целокупность мира умещалась между черным и мрачно-зеленым.
Мы тоже постепенно исчезали. Не помогали ни сигареты, ни кофе - одна чашка за другой. Кровь наша была разжижена. Она текла все медленнее. В какой-то из дней я поранил палец, и из него стала сочиться прозрачная жидкость, похожая на сок растения. Ведь человек состоит главным образом из воды, и двух недель дождя хватает, чтобы тело его превратилось в то, чем было изначально. Водяная пыль, туман и изморось проходили сквозь кожу и оставались внутри. Даже водка, обычно горячая и быстрая, сейчас догорала в жилах с грустным шипением: стопка как отсыревшая спичка, и только.
Во время коротких прояснений на заре или за минуту до заката свет приобретал болезненную интенсивность. Он тогда стремительно увеличивался в объеме и искал выхода. Слышны были шум и свист, а надорванные края туч оранжево раскалялись. Но это длилось лишь минуту, и снова сгущалась шелестящая дождистая тьма.
Однажды приехал почтальон в резиновом плаще. Конверты были похожи на мокрые носовые платки. "Все пропитывается, - сказал он. - Приходит уже размякшим". Ничего нельзя было прочесть. Слова расплылись, наверное, еще до того, как были написаны. Тогда мы окончательно потеряли надежду.