— Уснула.
Первый стакан браги отец выпивает залпом. Затем сидит, подолгу глядя на огонь, и лишь когда остаются тлеющие угли, отправляется спать. А поутру их будит надрывный кашель. И плач Рине, которой нельзя больше видеться с матерью.
Резиновая соска выскальзывает из рук, и Никлас подбирает её, принимаясь мыть заново.
Каким же он был глупцом, когда думал, что худшее осталось позади. Провалявшись несколько недель в полевом госпитале, он встретил там новость о подписании мирного договора между Эринхастом и Дармуном, что означало окончание войны. Вот только беды не остались позади: они коварно поджидали в собственном доме. И самая горькая из них заключалась в бессилии. Никлас ничем не мог помочь матери, от которой отказался деревенский фельдшер. Везти же её в город в декабрьскую стужу означало только подстегнуть болезнь. Кто знал, сколько она ещё протянет?..
Простые движения уже становятся привычными. Он так же аккуратно переливает молоко в бутылочку. Даже с этой «роскошью» у них возникают проблемы: зимой коровы доятся всё хуже, и думать о еде для сестры приходится Нику. Отец слишком занят фермой и своими клятыми псинами. Или попросту боится ответственности, отстраняясь всё дальше.
— Тебе бы тоже не помешало, — хмуро замечает он, — поспать.
Но Йонссен старший молчит, пропуская слова мимо ушей. И тогда Никлас покидает кухню, затворяя за собой дверь.
Рине ворочается в самодельной люльке. Негромко верещит, когда Никлас берёт её на руки, но с каждым днём у него получается всё лучше. Потихоньку приноравливается, чтобы было удобно обоим. И пока она тихонько причмокивает, он опускается в глубокое кресло. От зажжённой лучины по потолку пляшут тени — длинные и уродливые, как чудища из старых сказок, которые рассказывала мать.
Стоит молоку кончиться, как Рине тянет ручонки к лицу. Никлас слегка поворачивает голову, чтобы пальцы не задели шрама. Щека ещё чешется. Меряя шагами полутёмную комнату, он начинает напевать, и ломкий голос вдруг снова становится мальчишечьим:
Колыбельных он не знает. Только глупый романс, который старина Кас мурлыкал под нос, когда выдавалась минутка. Кто-то в недовольстве отворачивался, кто-то пытался подпевать, и только капитан молча усмехался. Как-то понимающе и грустно. Совсем как Никлас теперь.
После пятого куплета он уже перестаёт чувствовать себя глупо, и заводит снова:
ГЛАВА 7 ГЁДЕЛЕ
I
Ступеньки проносились мимо с ошеломляющей скоростью. Гёделе казалось, что она не бежала вовсе — летела. Выщербленные камни под ногами были видимы, но почти не осязаемы, как если бы она ступала по воздуху. И с каждым новым шагом всё внутри замирало в страхе оступиться. Она знала, что рано или поздно камни расступятся и она привычно полетит в бездну — снова, и снова, и снова…
Но на этот раз лестница всё не кончалась. Мимо проносились густые леса с чёрными елями, что тянули к ней лохматые лапы, пробегали речушки, теряясь в туманных топях, и мелькали сотни незнакомых лиц, которые напоминали выцветшие иллюстрации из книжек Рейнарта.
Рейнарт… Стоило девочке подумать о нём, как ступеньки кончились и она очутилась в просторной пустой зале. Подошвы башмаков коснулись мраморного пола — о чудо, она никуда не провалилась!
Сделав несколько шагов, Гёделе уверилась в том, что белые плиты пола, высокие колонны и напольные светильники были настоящими. Настолько, что впервые она усомнилась в том, что по-прежнему спит. Огонь, горевший в чашах на изящных подставках, был определённо магическим. Она даже не почувствовала жара, когда поднесла ладонь к синеватому пламени.
Двинувшись вперёд, Гёделе шла по освещённому коридору в центре зала, и светильники вспыхивали перед ней, будто приветствуя долгожданную гостью. За спиной же всё снова погружалось во мрак, и стоило ей оглянуться, как в груди похолодело. Несмотря на пугающую реальность, вокруг существовала лишь крошечная часть неведомого мира — его малый осколок или лоскут, оторванный от общего полотна. На нём не было ничего кроме — только девичья фигурка, что шагала вперёд, преследуемая тьмой по пятам.