В некоторых случаях дискурсы с участием др.-инд. dharma(n) и лат. forma обнаруживают тяготение к цельноформульному параллелизму. Любопытны случаи сочетания лат. forma с глаголом videre в смысле морально обязущего познания человеческих качеств и норм (Cic.off.III,81: excute intelligentiam tuam ut videas quae sit in ea species, forma et notio viri boni «поройся в разуме своем, чтобы увидать, каковы в нем образ, форма и идея доблестного мужа»), напоминающие о таком древнеиндийском композите как dharma-vid «знающий закон», «ведающий обязанность». Ведийский оборот divó dhárman «дхарма (=держание) неба», относимый в RV V, 15,2 к мифическим «пребывающим в основании (неба) мужам, нерожденным весте с рожденными» (dharúṇe sedúṣo nṛn̄ jātaír ájātāṅ), приводит на память латинское словосочетание caeli forma (ср. Cic.Tusc.I, 68 nocturnam…caeli formam undique sideribus ornatam «ночной образ неба, отовсюду украшенный звездами») и далее употребление caeli forma или просто forma в астрологических текстах со значением «сочетание светил в тот или иной судьбоносный момент» (Manil. I,60; 3,178 и др.; см. цитаты в [ThLL 1912-1926:1071]). Не исключено, что др.-инд. divo dharman и лат. caeli forma могли бы восходить к общему прототипу в индоевропейском поэтическом языке, обозначавшему совокупность астральных «обитателей» и «держателей» неба.
Конечно, доминанты семантических полей лат. forma и др.-инд. dharma существенно различны. В латинском поле исключительно сильна семема «зрительного восприятия, созерцания» внешних образов и конфигураций. В древнеиндийском же – преобладает мотив «программности», «санкционированности» неких действий, подсказываемых дхармой. Эта доминанта, кстати, по-разному проявляется в употреблениях термина дхарма религиозными учениями и философскими школами Индии: будь то учение мимансы о дхарме как призыве к должному (ритуальному) действию, понимание дхармы в джайнизме как условия всякого действия и адхармы как условия покоя, или буддистская доктрина дхарм – «тонких, конечных, далее недоступных анализу элементов материи, духа и сил» [Щербатской, 1988:165], которые способны, возбудившись, воспроизводиться в жизненном потоке в порядке проявления закона кармы. Семема «программируемого действия», центральная в поле дхармы, занимает в поле латинской формы ограниченное место, хотя, как видно, отнюдь ему не чужда и, более того, по показаниям ThLL, особенно активизируется в латыни поздней, включая христианскую.[11]
В фонологическом плане не видно препятствий к предлагаемому сближению. Во всяком случае, таким препятствием не может быть долгота корневого гласного в лат.fōrma, противоречащая – как и спорадическое удлинение в firmus – т.н. «закону Остгофа» (о сокращении долгих гласных перед сочетанием «плавный+любой согласный») и потому иногда трактуемая в качестве вторичного, позднейшего явления [Тронский 2001:191-192]. Но небольшого комментария она, однако же, заслуживает. Несомненно, что некоторым древнеиндийским производным от *dher- соответствуют в италийских языках сходные образования от того же корня, но с ларингальным расширением. Ср. др.-инд. dhṛti- «стойкость»: умбр. frite (абл.) «верностью» (обозначение некоего атрибута, которым заклинаются разнообразные божества в молениях Игувинских таблиц) < *dhr-eH₁-ti-; др.-инд. dhṛta- «верный» в композитах вроде dhṛta-vrata- «верный обету»: лат. frētus «уверенный» <*dhr-eH₁-to- (В италийском известны, хотя и редки случаи полной ступени основы, кончающейся на лариингал, перед суффиксами –to-, -no-, как например, в лат. fātum «предсказание, судьба» при греч. θέσ-φατον «оракул», или в лат. plēnus «полный», при др.-инд. pūrṇaḥ то же). Между тем, странный вокализм лат.firmus едва ли не лучше всего объясняется на правах «италицизма» из *fērmos, с таким же развитием ē>ī, как во frite, и с тенденцией к сокращению долгого гласного по «закону Остгофа». Хочется спросить: не может ли эта долгота корневых гласных в *fērmos, fōrma представлять след того же старого ларингального расширения (*dher-H-(C)-/ *dhor-H-(C)-), что налицо во frētus и умбр. frite, которые соотносятся огласовкой с первыми двумя формами, как Бенвенистовы «основы 2» с «основами 1»? В любом случае лат. forma, будь оно продолжением *dhor-H₁-meH₂ или *dhor-meH₂, вправе рассматриваться в качестве образования, вполне параллельного к *dhor-men/*dhor-mo/e-, отразившемся в др.-инд. dharman/dharma.
Но важно не только само по себе соответствие терминов с ценностно нагруженной мировоззренческой семантикой на западной и восточной периферии индоевропейского ареала, поддерживаемое также и лит. dermė̃ «гармония, согласие» (<*dherm-yeH₂), dermùs «гармоничный», «согласованный», dẽramas «подходящий, годный» с тем же базисным празначением «устойчивой конфигурации, согласованного сочетания элементов» (ср. примечательную смысловую конверсию в лит. derė́ti «подходить, быть годным» <*dher- «держать, крепить»).[12] Не менее, если не более важно то, что в случаях с дхармой и формой мы касаемся терминов, обретших исключительное значение в интеллектуальном аппарате двух великих индоевропейских цивилизаций, поднявшихся в противолежащих концах Евро-Азии. Это тот случай, когда этимологическое родство заключает в себе перспективу обширного сравнительно-культурологического исследования. С учетом др.-инд. dharma несколько иначе воспринимаются слова Цицерона о форме государства, форме всего наилучшего, форме доблестного мужа и т.д. – или мысль Квинтилиана о некой «форме, установленной, чтобы жить сообразно с нею». Но, с другой стороны, учет лат. forma вносит важные нюансы в понимание многих древнеиндийских контекстов, в частности таких, где дхарма мыслится как проявление некой сущности. Знаменитое место из «Веданта-сутры» (1,1,20-21) о соотношении между трансцендентным Брахманом и Внутренним Правителем, живущим в Солнце и в зрачке человека antastaddharmopadeçāt bhedavyapadeçāccānyaḥ «Внутренний (Правитель), согласно учению, - его (Брахмана) дхарма, но, по указанию на различие, есть и иной (Брахман)» - может быть осмыслено в духе трактовки Внутреннего Правителя как космической формы-проявления Брахмана-Абсолюта.[13]
11
Если бы какой-нибудь знаток санскрита возжелал переложить на него рассуждения раннехристианских латинских писателей о Христе, который являет и дает своим последователям formam (= formam agendi sentiendique), возможно, такой переводчик не подыскал бы лучшего эквивалента для этого латинского словопонятия, чем dharma.
12
Этимологическая структура лат. forma и др.-инд. dharma заставляет вспомнить давнее, предложенное еще А.Фиком и детально разработанное Г.Остгофом объяснение греч. μoρφή через глагол μάρπτω «схватывать» с толкованием μορφή как аналога к нем. Fassung [Fick 1872:171-173; Osthoff 1899:137-139]. При этом позднеэпические (гесиодовские) формы вроде μέμαρπεν, μεμαρπώς (Hes.Sc.245; Op.204) Остгоф склонен был расценивать как результата скрещения основ μάρπτω<*μάρφιω и темного по происхождению, но близкого по смыслу глагола μάπω (см. Hes.Sc. 231, 252 – μαπέειν, μεμάποιειν). Но в ХХ в. μορφή обычно включали в одно гнездо с греч. μόρφνος «темный, темноперый (о птицах»), ἀμορβός «темный», лит. márgas «пестрый, рябой» - то есть, связывая этимологический смысл μορφή исключительно со зрительным (изначально контрастивно-цветовым) восприятием [Boisacq 1923:645; Pokorny 1959:733-734; Frisk 1970:258].
13
Ф.И.Щербатской, характеризуя буддистские дхармы как «элементы бытия…моментальные проявления, моментальные вспышки в феноменальном мире из неведомого источника», вслед за тем отмечал, что «единица изменения именуется термином dharma, как в йоге, так и в буддизме». Он добавляет, что и в учении санкхйи «также изменение проявления называлось изменением dharma; но в брахманской системе совершенно естественно употреблять этот термин, ибо старое и обычное его значение – «качество» и, с точки зрения санкхйи, изменяющиеся проявления – это принадлежность некоторого всепроникающего вещества». Причем, по словам этого авторитета, «проявление (dharma) и проявляемое (dharmin) совершенно одно и то же; проявление представляет лишь путь, на котором проявляется проявляемое» [Щербатской 1988: 141, 147]. Но суммарное качество, в котором и через которое проявляется некая сущность, - не предельно ли это близко к тому, что в Европе с античности привычно понимать под «формой»?