Но воронка не разверзлась, во всяком случае физически. Разверзлась пропасть в семейных отношениях, причем задолго до окончания пикника.
– Эй, фрау Кессель, – обратилась Улла к Ренате, – держи сыр, пока он весь не растаял, на такой-то жаре.
Бабуля Вюнзе зашипела, как будто из нее вдруг выпустили воздух, но дедуля уже услышал.
– Это кто здесь «фрау Кессель»? – осведомился он.
– Я пошутила, – попыталась оправдаться Улла.
– Она пошутила, – моментально подхватила бабуля.
– Ренату я и зову Ренатой, – продолжала Улла, – как же еще?
К разговору начал прислушиваться дядюшка Ганс-Отто.
– А почему «фрау Кессель»? – допытывался дедуля.
– Вы что, в разводе? – спросил дядюшка Ганс-Отто.
– Я с самого начала не хотела, чтобы они приезжали! – воскликнула бабуля Вюнзе, кивая в сторону теток.
– А мы-то при чем, если они в разводе? – возмутились одновременно Норма и Белла.
– Так они развелись?! – возопил дедуля.
Карточный домик, столь тщательно возводившийся бабулей Вюнзе, развалился за несколько секунд. С дедулей Вюнзе случился приступ бешенства, он метнул сначала термос, потом крышку от масленки, спиртовку и свой второй ботинок вниз, к подножию дюны, вслед за первым. Норма и Белла хихикали так, что их жирные телеса вибрировали, словно желе, хотя, как успел отметить Кессель несмотря на весь тарарам, и не синхронно. Бабуля немедленно упала в обморок. Курти держался в стороне, не решаясь броситься на помощь мамаше.
– Сначала этот оболтус просиживал штаны в институте, а потом еще жену бросил! Кого он теперь себе завел, вас? – заорал дедуля на Гундулу; та тихонько заплакала. – Научись сначала зарабатывать деньги, паразит!
Альбина Кесселя, у которого весь этот тарарам вызвал упоительное ощущение внутреннего подъема, словно на воздушном шаре, так что все происходящее представлялось ему как бы с высоты птичьего полета, логика дедули Вюнзе поразила: значит, если человек умеет зарабатывать деньги, он имеет полное право бросить жену?
– Нет, папа, – вмешалась Рената, – это не он, это я его бросила!
Дедуля не слушал. Он схватил складной стул и запустил им в Курти, но промахнулся. Затем он обратил свой гнев против Уллы.
– Мало было в семье одной паршивой овцы!
– Куртхен, – простонала бабуля Вюнзе из своего обморока, – ради Бога, не надо при всех…
– В моей семье одни паршивые овцы!
– Кроме тебя, – спокойно заметила Улла.
– А ты вообще не моя дочь, – рявкнул в ответ дедуля, хватаясь за очередной стул.
– Куртхен! – взмолилась бабуля.
– Может быть, они оба не мои дети!
– Ну что ты говоришь! – взывала бабуля, пытаясь вырвать стул у него из рук. На некотором отдалении от них образовалась небольшая толпа зрителей – Видишь, люди смотрят!
– Я знаю, я точно знаю, – не унимался дедуля Вюнзе, – зачем ты в 1940 году купила себе те раззолоченные туфли! Кругом золото, и все для того, чтобы понравиться господину доктору в Бад-Зальцшлирфе!
– Не надо ворошить старое.
– Хоть старое, хоть новое, все равно воняет! – резюмировал дедуля, окончательно овладевая стулом. – Уйди с глаз моих, докторова дочка!
– Куртхен! – взвизгнула бабуля.
– Да-да, дочка того самого доктора из Бад-Зальцшлирфа! Я еще тогда все высчитал!
Бабуля забыла о стуле и рухнула на песок. Дедуля, войдя в раж. плохо сознавал, что делает, поэтому, одержав победу в битве за стул, он уже не помнил, зачем тот ему понадобился; наконец он раскрыл стул и уселся на него.
– Я даже рад, что моя фабрика не достанется твоему ублюдку, этому кукушкиному сыну. Господин доктор Кукушкин-сын!
– В тридцать шестом году я еще даже не была знакома с доктором Бернардом! – оправдывалась бабуля Вюнзе (в том году родился Курти).
– Господин доктор Кукушкин-сын, – тупо повторил дедуля Вюнзе. Но он уже перестал быть центром внимания, потому что у Зайчика началась икота.
– Боже мой, – ахнула Рената, – опять! Все, как тогда!
Тут засуетился и Курти. Они захлопотали над ребенком, но, видимо, без особого успеха.
– Мне – нечем – дышать! – булькала Керстин.
– Ей опять придется делать операцию! Как тогда, – причитала Рената – Я же просила тебя! – набросилась она на Кесселя.
– Да я и слова не сказал, – удивился Кессель.
– Неужели ты не мог промолчать? – возмущалась Рената – Немедленно в больницу! Видишь, она уже побледнела! – Зайчик икала изо всех сил.
– Курти! – закричала Рената. – Бери ребенка!
Отъезд был похож на бегство. Курти немного проволок ребенка, но потом силы его иссякли, потому что от футого спуска по деревянной дорожке у него закружилась голова.
Тетки Норма и Белла по этой дорожке, скорее, скатились, чем спустились. Хотя сбором остатков от пикника занимались Гундула, Кессель и дядюшка Ганс-Отто, там все-таки осталось еще немало стаканов, тарелок, солонок и салфеток. При выезде со стоянки (дедуля и Рената рванули с места одновременно, хотя даже еще не все сели) дедуля въехал Ренатиной машине прямо в бок.
– Куда прешь! – заорал он. – Глаза раскрой, дура!
Несмотря на протесты бабули, обе тетки, справедливо опасаясь, что во всеобщей неразберихе их забудут, втиснулись в машину к старому Вюнзе. Курт с икающей Жабой на руках погрузился в машину Ренаты, с ними поехала и Гундула.
– Значит, вам придется ехать со мной, – сказала Улла. увидев всеми забытых Кесселя и дядюшку Ганса-Отто. Они уселись в Уллин старый «мерседес».
– Куда поедем? – спросила Улла.
– Не знаю, – отозвался дядюшка Ганс-Отто, – а другие, они-то куда поехали?
– У развилки они свернули направо, – сообщил Кессель.
– Ну, давайте и мы поедем направо, – согласилась Улла.
Не успели они, однако, миновать развилку, как увидели обе машины, бешено мчащиеся им навстречу.
– Куда это они? – удивился дядюшка Ганс-Отто.
– Наверное, передумали, – предположила Улла, – и решили все-таки ехать в Аркашон. Что нам-то делать – тоже, что ли, заворачивать в Аркашон?
– Мне, – заявил дядюшка Ганс-Отто, – в Аркашоне делать нечего.
– Есть предложение, – сказал Кессель, – заехать куда-нибудь перекусить. По дороге сюда я, по-моему, видел…
– А, такой ресторанчик или охотничий домик – по правой стороне, если ехать отсюда?
– Именно, – подтвердил Кессель.
– Отличная идея, – поддержал его дядюшка Ганс-Отто.
Дядюшка, пребывавший в прекрасном настроении – не иначе как благодаря отсутствию Нормы и Беллы, – вызвался уплатить за Уллу и Альбина. Легкий перекус незаметно перерос в роскошный обед с морским языком, паштетом из трюфелей, консоме с фрикадельками из гусиной печенки, навагой, сморчками, антрекотами в «Арманьяке» и старым «Бордо».
Под конец Улла, уничтожив огромную порцию фламбированного омлета, произнесла:
– Если со мной сейчас же кто-нибудь не переспит, я лопну.
– Может быть, чашечка кофе поможет, – засмеялся дядюшка Ганс-Отто и заказал на всех еще бутылку шампанского.
Примерно в половине четвертого они наконец тронулись в путь по направлению к Сен-Моммюлю. Кессель сидел сзади, дядюшка Ганс-Отто впереди, рядом с Уллой. Его коротенькие ножки не доставали до пола. Но он, благодушно улыбаясь и закрыв глаза, откинулся на сиденье, сложил ручки на животе и, уже засыпая, произнес:
– Трудная у нас семейка.
– Зато пикник удался на славу, – отозвался Кессель.
Часть вторая
I
– Два одноместных? – портье, не скрывая изумления, собрал лоб в морщины и принялся перелистывать свой гроссбух – Два одноместных номера – сейчас, во время фестиваля? Это очень сложно. – Портье взял резинку, стер несколько строчек на одной странице и написал что-то на другой, задумчиво присвистнул и произнес: – Хм, да-а, это очень, очень сложно, если не сказать – невозможно.
Кессель осторожно положил возле гроссбуха пятидесятимарковую банкноту. Портье, не поднимая глаз, продолжал изучать записи, однако его рука подобно голодному проворному крабу подползла к банкноте, сцапала ее и, смяв, быстро утащила в гнездо, устроенное в кармане жилета.