Латуня ещё ни разу не плавал, но ему не было страшно. Он, как и всегда, был уверен, что с ним не может случиться ничего плохого, и, хотя приходилось судорожно работать ногами и высоко задирать голову, чтобы не нахлебаться, он весело косился на лосёнка и старался плыть так, чтобы касаться его боком.
Тот берег был уже недалеко, но лосиха внезапно повернула обратно и проплыла мимо. При этом, когда она оказалась возле Латуни, она фыркнула, и ему дождём окатило всю морду. И Латуне захотелось так ловко фыркнуть. Он опустил голову, но вода хлынула ему в ноздри, в глазах помутилось, и, почувствовав под ногами землю, он с шумом вырвался на берег.
Оглянувшись, он увидел, как уплывают те двое. Тогда он потрусил за ними по берегу. Телёнок вылез, отряхнулся, и Латуня успокоенно положил голову на его мокрую, тёплую спину. А лосиха долго ещё, не шевелясь, стояла в воде, и звёзды колыхались возле её головы…
Вернулись в лес. Тут, в глухом осиннике, под раскидистым, окружённым кустами деревом, было лежбище — примятая трава и белевшие во тьме обглоданные стволы молодых осин. Лосёнок, сгибая пополам тонкие ножки, лёг, лосиха встала над ним. Латуня повалился тут же, придавив ей копыто, и она нервно переступила всеми четырьмя ногами.
Лосёнок вытянул шею, отщипнул коры, дёрнув, оторвал узкую полоску до самого корня и стал жевать. И Латуня, оттопырив губы, поскрёб ствол передними зубами. Вот новость! Во рту появился чудесный вкус, куда острее, чем от редиски, которую Латуня повадился дома дёргать на огороде. Он теперь зорко следил за лосёнком: что ещё тот будет есть? Лосёнок сорвал с корня мох, и Латуня сорвал мох. Это оказалось жестковато, зато какой аромат! Лосёнок съел мох, а Латуня пожевал, пососал, выплюнул, взял ещё и снова стал сосать.
Наконец легла и лосиха. Она заснула, но дышала тихо, часто сдерживала дыхание, прислушиваясь, и уши у неё поворачивались в разные стороны, отзываясь на каждый шорох. А лосёнок спал беспечно, посапывая, покряхтывая, вздрагивая во сне и перебирая ногами. Наверное, ему мерещилось, что он бежит или плывёт, а один раз ему привиделось, будто он прыгает через пень, и он весь дёрнулся и посмотрел на Латуню сонными детскими глазами.
Латуня не мог заснуть. Его ещё не пускали в ночное, и он впервые в жизни ночевал на воле. Всё ему было внове: и звуки, и запахи, и движение таинственного ночного леса.
Крупная птица, распластав крылья, бесшумно пролетела между чёрными стволами, и глаза у неё вспыхнули, как у кошки, жившей в лесничестве. Незнакомый зверёк подошёл, вытянул гибкую, как у гуся, шею, посмотрел Латуне в лицо и, скользнув пушистым хвостом по Латуниной ноге, исчез. Потом на земле появилась зелёная искра, она мигала и переливалась, и Латуня с удивлением заметил, что она живая и что она ползёт. Он ткнулся понюхать её — она погасла…
Влажный туман с холодным, терпким, совсем непохожим на дневной запахом трав, от которого так глубоко дышалось, и особенно странный звериный дух, исходивший от лосей, волновали Латуню до головокружения, и неясные образы и мечты наполнили Латунину душу.
То видел он жеребца Митьку, которого в первый раз впрягли в телегу, и жеребец рассердился, завизжал, встал на дыбы, и понёс, и в щепки расшиб телегу о ворота. Латуня не мог понять, что поразило его тогда в Митьке, но он вспомнил об этом, и даже шкура у него на спине содрогнулась от восхищения.
То представился ему Павел Антонович, принимавший граблями сено на верху стога, забравшийся так высоко, под самое небо, куда не допрыгнуть ни одному жеребёнку на свете. И Латуня воображал, что не Павел Антонович, а он сам гордо стоит на этой безумной высоте, а гуси, никогда не обращавшие на него внимания, и грозный Шарик, и даже сам жеребец Митька смотрят на него снизу со страхом и уважением.
Или видел он плывущее в страшной небесной дали облако — только недавно, дня три назад, Латуня заметил, что в небе двигаются облака, — и ему мерещилось уже чёрт знает что: будто он и есть это облако с ослепительно белой шкурой и с белой гривой, и что он скачет по голубому лугу и ест голубую траву…
Всю ночь у Латуни жадно трепетали ноздри, ходуном ходили бока, и в бедной его голове творилось такое, чего не выразишь никакими словами. И только когда жёсткие листья осин начали биться от предутреннего ветерка и туман двинулся, и пополз, цепляясь за кусты, и потянулся к вершинам деревьев, Латуня на минуту забылся сном. А открыв глаза, увидел, что лоси исчезли.