Парились оба при лунном свете до самой полуночи.
Вдруг хватает черт свой топор в десять берковцев весом и говорит Курбаду:
— На-ка топор, пошли в лес дуб валить.
Взял Курбад топор за топорище и уставился на месяц.
— Чего смотришь? Пошли давай!
— Пошли, пошли… Только знаешь, что? Ох, как мне охота топором Старцу в окошко запустить!
— Да ты спятил! Всего у меня один топор, и тот хочешь загубить. Давай его сюда, пошли!
— Пошли, пошли…
Пришли в лес. Залез черт на дуб, пригнул его к земле, как хворостину, и зовет Курбада, чтобы тот рубил. А Курбад привалился к Толстому дубу и глядит на месяц.
— Чего таращишься — руби!
— Срублю, срублю, только больно охота мне сначала топором Старцу в окошко запустить, давненько не слыхал я, как он бранится.
— Ох, шальной, не задевай Старца! Давай лучше сюда топор, я сам стану рубить, а ты полезай и держи дуб.
Залез Курбад на вершину.
А дуб — шасть! — взвился да махнул Курбада через себя, прямо на зайчишку.
Схватил Курбад зайца и ждет, пока дуб повалится. Рубил черт, рубил, свалил дуб, да только промашку дал: верхушка к дому пришлась, а ствол к лесу. Взял Курбад зайца и идет к черту.
— Где ты там околачиваешься?
Чего дуб не держал?
— Вовсе не околачиваюсь.
Младшего братца вот встретил, поговорили, давно не видывались.
— А чем твой брат занимается?
— Скороход он.
— А ну давай мы с ним наперегонки!
Ладно. Как выпустил Курбад зайца, так тот и полетел, хвостишко вскинув.
Бежал, бежал черт, какое там — не догнать.
— Знай смеешься над моим братом — на все-то ты замахиваешься, а ничего не можешь. Ну, так как же с дубом быть? Берись за верхушку, а я за комель. Но уж, понятно, как взялись, так без всяких передышек прямо до дому.
Схватился черт за верхушку и попер напролом через лес, только треск стоит. А Курбад сидит на комле и едет. Пришли домой, черт пот со лба утирает, а Курбад посмеивается.
— Слабоват ты, братец, коли тебя так быстро пот прошибает.
С утра велит черт чертенят привезти и хорошенько накормить. Запряг Курбад кобылу, поехал за чертенятами, наложил их навалом в телегу, сверху добрую жердь-прижимину положил, затянул веревкой и поехал домой.
Только по дороге чертенята один за другим вываливаются из воза да верещат:
— Ой, Курбад, падаю!.. Ой, падаю!..
Решил Курбад по-иному с ними управиться — кто выпал, того трах о колесо! Как упал, так бах о колесо! Так всех и перебил.
Дома усадил всех перебитых чертенят рядком у стола, набил им рты едой, каждому миску на колени поставил и пошел кобылу выпрягать. Вскоре черт является и вопит:
— Курбад, так ведь ты моих детишек перебил!
— Вот уж нет. Погляди хорошенько, это они с голода померли: у всех рты набиты и миска в руках. Ей-же-ей, с голода, дорвались до жратвы и подавились, ненасытные.
— Брось, зашиб ты их!
— Да уж не гневаешься ли ты?
— Нет, нет, не гневаюсь!
— Ну, коли так, давай другую работу!
Наутро черт говорит Курбаду:
— Слушай, вечером я пойду на свадьбу. Как управишься с кобылой, собирайся туда же. И если увидишь, что я сижу между невестой и женихом, кинь на меня глаз.
Вышиб Курбад у кобылы глаза и пошел на свадьбу. Только черт между женихом и невестой уселся, Курбад и запустил в него кобыльим глазом — оглянулся черт. Немного погодя швырнул и вторым, вскочил черт, в дверь — и домой. Дома беснуется.
— Зачем у кобылы глаза вышиб?
— Сам же велел глаза на тебя кидать.
— Да ты что!..
— А ты уж не гневаешься ли?
— Нет, нет, не гневаюсь!
— Ну, коли так, давай другую работу!
— Дам, дам!
Лег Курбад спать, а сам слушает, как черт со своей старухой переговаривается. Надо бы, дескать, потихоньку к Курбаду подобраться и уложить его топором. Ежели не поторопиться, так Курбад и сам его изведет. Конец года недалеко, а там и бессильное снадобье перестанет действовать.
Услышал это Курбад, слез с постели, поставил в изголовье горшок со сметаной, чтобы на человечью голову было похоже, а сам за печкой спрятался.
В полночь крадется черт на цыпочках, да как трахнет по горшку, так черепки и полетели. Смеется черт, бежит к чертовке, рассказывает:
— Вот угостил, так угостил — мозги так и брызнули!
А Курбад бежит за чертом и спрашивает, с чего это он горшок разбил. Как увидал черт Курбада, так коленки у него затряслись: вот ведь идол, не убить его никак.