Ничего не было ясно, и ни о чем не хотелось думать; мысли его напоминали ему самому ошметки тумана, разодранного ветром, такими бессвязными они были.
Нилс спохватился, что все еще держит под мышкой свои покупки: огляделся, освободил от хлама верстак, поставил бутылки, положил остальное. На полке стояло несколько перевернутых стаканов, их сюда убрала Бригита, она признавала только фарфоровые чашки. Нилс обтер стаканы, поставил и их на верстак. Сел на чурбачок, откупорил бутылку, налил полный стакан, выпил, закусил хлебом с колбасой. «Гляди–ка, — подумал он, — водка–то получше фруктовой воды гасит жжение под ложечкой, хоть сама обжигает… Недаром говорится — клин клином вышибают…»
Выпив, Нилс положил руки на верстак, оперся на них подбородком и прикрыл глаза. На душе внезапно полегчало, все страшное и непостижимое отошло, на него даже дремота напала. Оно и неудивительно, Нилс не уснул в эту ночь даже на полчасика…
…Во сне Бригита не изменила мужу. Во сне она была точь–в–точь такая же, как в те времена, когда Нилс сделал ей предложение: строптивая, легкомысленная и восторженная, но порядочная девушка, с ясными глазами, глубокими и прозрачными, как чистая вода.
Сон перенес Нилса вместе с Бригитой на окраину Калниене, к реке. Только что зашло солнце, Нилс и Бригита сидели в густой траве на берегу и смотрели, как от реки поднимается туман, медленно растекается по заливным лугам, где стояли стога сена. Подножия стогов тонули в тумане, и круглые их верхушки, казалось, плыли по воздуху, как гнезда аистов, как маленькие острова. Вечер был прекрасный и был бы еще лучше, если бы Бригита все время не дурачилась, не скакала бы вокруг и не трещала бы без умолку. Бригита вообще была болтушкой и непоседой; Нилса это иногда смешило, а иногда и раздражало, утомляло. Вот и сейчас: набрала комков земли и знай швыряет их в реку, только брызги летят, будто ей во что бы то ни стало нужно распугать рыбу, спугнуть вечернюю тишину…
— Бригита, — наконец не выдерживает Нилс, — ну хватит тебе! Посидела бы со мной рядом, помолчала!
— Молчать! Все молчать да молчать! Мы еще не покойники, Нилс, почему же нам молчать? А я как раз решила тебя попросить — подари мне «Спидолу»!
— Транзистор? Еще чего не хватало! Ты же его будешь повсюду таскать с собой.
— Ну и что? Нельзя? Ах, да, ты же музыку не любишь.
— Люблю. Только не всегда. И в меру.
— А я — без всякой меры!
— Тогда ты зря вышла за меня замуж. Вышла бы лучше за одного из тех музыколюбов, которые крутят свою шарманку и когда спят, и когда едят, и когда бродят по улицам…
— Крутят шарманку? Что за выражение! А у Марты тоже «Спидола» есть. Только ей не муж купил, а любовник, представляешь? Ужас! Вот уж форменная…
— Как так — форменная?
— Ну что ты, точно не понимаешь? Обманывает мужа у всех на глазах. Такого хорошего мужа! Хотя и он — балда!
— Как так — балда?
— Заладил — как так, как так! А что ж он позволяет водить себя за нос?
…Нилс встрепенулся, одурело посмотрел вокруг. Понял — сон. Марта? Что еще за Марта? Он не знал никакой Марты, а вот Бригита… Действительность возвращалась к нему во всей своей беспощадности. Хотелось крикнуть, нет — зарычать, как рычит медведь. Бить все вокруг, крушить, ломать. Все крушить!
Тени–то уже какие длинные… Неужто скоро вечер? А он тут дрыхнет себе… Те двое, может, уже приходили, увидали его и скрылись… Он взглянул на часы: нет, Бригита кончает работу только через двадцать минут…
Нилс хлебнул еще водки, затворил дверь гаража. Сидел и ждал, стараясь ни о чем не думать. Меньше всего о Бригите, только что увиденной во сне. Сейчас они явятся, голубчики! И тогда…
Нилс не знал, что он тогда сделает и что будет. Сидел, не думал, ждал.
Шаги во дворе послышались нескоро. Это не были шаги Бригиты, шел мужчина.
Нилс поглядел в окошечко. Длинная, тощая фигура стояла перед дверью дома. Он, мерзавец! Не стал звонить, подергал дверь, — не открывается: Нилс перед тем запер ее, а Бригита, видно, еще не приходила. Длинный еще раз подергал дверь: заперта… Тогда он пошел к другому входу, через веранду.
Нилс схватил его в то мгновенье, когда любовник Бригиты вставлял ключ в дверь.
— Ворюга! Стой! Попробуй пикни!
Нилс держал Витолда Стабулниека за шиворот и слегка встряхивал. Тот не кричал, наверно, понял, в чем дело, пытался вырваться, но не особенно энергично.
— Так, — сказал Нилс, — так, так, розовенький ты мой бутончик. Ждал я тебя и дождался. Вроде пора нам и познакомиться.
— Вы муж Бригиты?
— Он самый. А ты полюбовничек.
— Зачем вы употребляете такие вульгарные выражения?
— Э? Вульгарные выражения?.. Что же мы, однако, на дворе торчим? Может, пригласишь меня зайти, раз уж ты под этой крышей угнездился?
— Это, смотря как… Вы же хозяин этого дома!
— Хозяин, говоришь? Коли так, пошли в гараж… Так… давай заходи! Давай!
— Да… То есть… Отпустите, пожалуйста, мой воротник! Поговорим, как люди, если…
— Люди? Тут людей нет. Ты не человек. И я тоже. Для тебя я не человек! Давай, давай, не рыпайся!
Нилс втолкнул в гараж багрового от унижения и недоброго предчувствия Витолда. Пошел к верстаку. Молча налил два полных стакана водки, посмотрел на Витолда — и чуть не присвистнул: «Да он же трус! Трус, каких свет не видел! От страха глаза на лоб повылезли…»
— Эй! — загремел Нилс. — Чего это у тебя щеки разгорелись, я ж тебя еще по ним не отхлестал?
Витолд пожал плечами, глянул на дверь.
— На дверь не косись! — приказал Нилс. — Держи стакан! Пей! За знакомство.
Нилс залпом выпил и смотрел, как Витолд поднял стакан, захлебываясь глотнул несколько раз, сморщился и хотел поставить стакан обратно.
— Не кривляйся! — заорал Нилс. — Пей до дна! Закусить тоже дам. Ты, по–моему, сладенькое любишь… — Нилс придвинул к нему кулек с монпансье. — Ешь! Чего давишься?
Витолд закашлялся, насилу допив водку. Взял конфетку из кулька, пробормотал:
— Сп–пасибо.
— Давай закусывай, не стесняйся.
Нилс стоял перед дверью и уплетал хлеб с колбасой. Витолд у верстака хрустел леденцами.
«Слушается… Раскис — стоило только тронуть! Ну, не представлял я, что он уж такая сопля, — удивлялся Нилс. — А ну–ка я его…»
Подступив на шаг, Нилс спросил:
— А тебе нечего мне сказать?
— Я, конечно… когда придет Бригита… хотел бы… поговорить…
— Нет! Двум мужчинам с одной бабой говорить не о чем. И откуда ты знаешь, что она еще не пришла?
— Почему же она… Почему же вы…
— Ты мне не выкай! Если спишь с моей женой, должен мне тоже говорить ты! Ты же у меня теперь… вроде, вторая смена либо напарник…
— Что вы… ты… сделали?
— С женой–то? А что с потаскухами делать, как по–твоему? («Ну, теперь–то он, наконец, кинется на меня, не даст же он мне обзывать Бригиту такими–то словами!»)
Витолд молчал, без того багровые щеки стали почти фиолетовыми, глаза бегали, красные пятна выступили даже на подбородке и шее.
Нилс прищурился. Злость и отвращение росли, начинали душить его: «Не тут–то было! Этот не кинется, защищать Бригиту не будет. Неужели бывают такие на свете?!» И он продолжал:
— Если не знаешь, могу тебя просветить: потаскух бьют. Смертным боем. Пока не выбьют дурь.
— Как вы можете! Это варварство… Дикость…
— Как я могу? Дикость? Да ну? А ты как мог? Ты?
— Я понимаю, вы нас наказываете, но…
— Зубы не заговаривай! Говори прямо!
— Разве мы виноваты, что любим друг друга?
— Да ну? Первый раз слышу. Она мне об этом и не заикалась.
— Может быть, она вас боится… Но мы же с ней договорились, что она возьмет развод… Потому что мы не можем…
— Гляди–ка! Получается, что я в собственном доме — лишний? Вы договорились? А ты не считаешь ли, что об этом надо было договариваться и со мной? В первую очередь?
— Мы…
— Я не знаю, что — вы. Зато весь город знает, что в мой дом, к моей жене забрался вор. Я это узнал последним. Случайно.
— Мы не виноваты, что не можем жить друг без друга.
— Снова–здорово! Значит, ты любишь Бригиту?
— Да.
— Так! А она — моя жена. Ты, значит, задумал ее у меня отнять. Так я тебя понял?